— Пора, — потер он руки.
В переполненном троллейбусе Серёжа добрался до суда. Поднялся по мраморным ступеням. В широких коридорах было тихо, и только из зала доносились голоса. На него никто не обращал внимания.
Он с трудом приоткрыл тяжелую отполированную дверь и вошел в зал. Молодой милиционер у входа покосился на него, но ничего не сказал.
И тогда он двинулся вперед, между зрительскими рядами. Пришло много незнакомых людей. Но были и знакомые. Вон Оля сидит впереди. Дядя Вова Ферапонтов. И его жена с ним. Соседи. Много соседей. И все уже заметили его, смотрят на него недоуменно.
А он идет не останавливаясь. В ушах сплошной гул. Судья тоже увидела его и смотрит вопросительно сквозь стекла очков. Седой мужчина в черном костюме, стоящий около судьи, адвокат какой-нибудь, тоже повернулся.
А вот и эти скоты. Бритые наголо, сидят на скамье подсудимых понурившись, по бокам стоят крепкие милиционеры. Все до единого смотрят на него.
Но ему всё равно. У них своё дело, у него — своё.
На ходу Серёжа расстегнул пальто. Отточенным движением выдернул из петель обрез. Милиционеры словно окаменели.
Кажется, пора. Не промазать бы.
Серёжа поднял обрез и, почти не целясь, выстрелил в крайнего подонка.
Поручень деревянного ограждения перед ним подлетел кверху, вздыбился фонтанчик измельченной трухи, и деревяшка со стуком упала на пол.
«Мимо», — подумал Серёжа с отчаянием.
И снова выстрелил.
Один из подонков рухнул на пол, в стену шлепнулся сгусток крови.
«Кажется, есть один!»
Переломив ружье, Сережа вытащил гильзы (единственное, что он слышал в глубокой тишине, это звонкий стук, с каким они упали на пол и закатились под стол адвоката) и даже успел вынуть из кармана патрон, но больше ему ничего не дали сделать.
Первыми опомнились конвойные милиционеры. Сзади к нему тоже кинулись — кажется, это были Оля и дядя Вова Ферапонтов. А сбоку на него летел седой мужчина в черном костюме.
Его схватили, отобрали ружьё, но он этого уже не помнил, будучи вне себя.
— Я все равно убью их! — кричал Серёжа, вырываясь. — Я их убью!
Сердце больно пульсировало где-то в затылке. Потом он увидел, как по его рукам стекает поток алой крови; растопырив ладони и словно обезумев, он уставился на слипающиеся пальцы.
Кровь хлестала у него из носа. Ему вдруг стало страшно. Это последнее, что он помнил, после чего впал в беспамятство…
* * *
Заря понемногу собиралась с силами, слегка размыв морской водой ночную темень, и «Рылеев» был теперь не просто чёрной кляксой на темном фоне. Стало видно, что это действительно красавец лайнер, услугами которого не стыдно было бы воспользоваться тугим кошелькам. Он стоял на том же месте, не пройдя, за ночь ни единой мили.
Это почему-то никого не интересовало. Да и некому было интересоваться — большинство пассажиров уже спали, лишь немногие продолжали бодрствовать, но, накачанные спиртным, вряд ли осознавали действительность.
И только в одной каюте все еще вели разговор, начатый пару часов назад!
— …Я ничего этого не знала, — сказала мама тихо. — Я даже не знала, что он умер.
— Конечно, где тебе знать об этом, — горько усмехнулся Вепрь. — Ты была так далеко и высоко, и совсем не было времени снизойти до нас.
— А что было потом? — словно не слыша обвинений в его голосе, спросила она.
— А потом, мамочка, я угодил в больницу. Психическое расстройство. Всё же своей цели я частично достиг — один из той четвёрки, тот самый, в которого я выстрелил в зале суда, умер там же. Остались ещё трое. Они уже давным-давно отсидели свои сроки, живут спокойной жизнью и думать забыли о тех событиях. Но я помню. Все эти годы я откладывал выполнение своего приговора — меня занимали другие заботы, похоже, что теперь я снова займусь этим вопросом. Наша встреча, мамочка, подсыпала мне соль на старую рану.
— Ты думаешь, стоит? — осторожно спросила та.
— Ещё как! И если я не буду надолго откладывать это дело, у меня останется больше злости, а злость тут ой как важна!
— Что же ты в таком случае делаешь здесь, на «Рылееве»? Почему ты всё ещё не в Городе?
— Я же сказал: другие заботы. Можешь поговорить на эту тему со своим мужем — он знает гораздо больше, чем я.
