А когда Чарли стукнуло семнадцать, он, ведомый неизвестно чем, вернулся в эти места – это было нечто вроде паломничества. И хотя Чарли не помнил отца, но, найдя дом, который тот когда-то строил и который теперь превратился в трущобу, он подошел к отцовской секвойе, почему-то тронул ее кору обеими ладонями и сказал: «Все отлично, пап!» Ведь мама, пока был жив отец, не знала ни забот, ни хлопот, и, если бы он не умер так внезапно, жизненные беды по-прежнему обходили бы ее стороной. И она свято верила, что после своей смерти муж был прекрасно осведомлен о вставших на ее пути трудностях, о тех унижениях и бедах, которые на нее свалились, и что теперь она чувствует себя как самая обычная женщина, из которой ее мужчина день за днем вышибает любовь и способность терпеть. А потому, по каким-то не до конца ясным для себя причинам, Чарли и решился сказать дереву то, что сказал, как будто его отец после смерти превратился в некое подобие долбаной дриады и поселился в этом дереве. Воспоминание было не из самых вдохновляющих, но Чарли помнил… Помнил.
Наверное, сейчас это дерево стало огромным. А может быть, и умерло, если прошло слишком много времени. Если Рыжая из Техаса превратилась в пожилую старую мадам с бородавкой на носу и живет где-нибудь в пропахшем нефтью портовом городе, то секвойя наверняка вымахала футов на двести пятьдесят, если не больше. А если Руфь (а что, интересно, произошло с Руфь, черт побери?) уже умерла, то дерево это могло стать самым большим объектом во всем штате Нью-Джерси.
Ну что ж, теперь он по крайней мере знал, что ему нужно выяснить в первую очередь. А именно, как далеко его занесло в будущее. Хотя, большой разницы нет. А что, если прошло всего лет двадцать, и мир, став пусть и чуточку более враждебным, все-таки сохранил свои основные черты – как мир, в который попал Рип ван Винкль? Да ничего! Да если и сотня прошла, а то и тысяча – какая разница? И все-таки неплохо узнать, куда его забросило.
И вторая вещь имела отношение к нему самому, Чарли Джонсу. Насколько он понял, здесь нет никого, кто хоть как-то был бы похож на него, Чарли. Здесь только эти… ледомцы. Но кто они такие?
Когда-то давно он вычитал в одной ученой книжке по антропологии – кажется, у Руфь Бенедикт, – что такие вещи, как язык, религия и социальные навыки не передаются с генами. То есть вы можете взять младенца любой расы, любого цвета кожи, из какой угодно страны, поместить его в любое окружение, и он вырастет абсолютно похожим на людей той местности, где оказался. А потом Чарли попалась статья, где та же самая идея разворачивалась на материале всей человеческой истории. Автор предполагает: возьмите египтянина эпохи фараона Хеопса, поместите его в современную Норвегию – он и вырастет норвежцем, способным выучить азбуку Морзе, да еще и с предрассудками относительно шведов. И все это вело к следующему: самые аккуратные исследования, проводившиеся наиболее ответственными и непредвзятыми учеными, не смогли обнаружить в истории современного человека никаких следов эволюционного развития. Нет, дело не в том, что человек вышел из пещер и построил весьма сложную цивилизацию – на это потребовалось всего тридцать тысяч лет, сущие пустяки! Если взять небольшую группу современных детей, обучить их базовым приемам добычи пропитания и отправить куда-нибудь подальше, в дикие места, через те же тридцать тысяч лет они заново отгрохают такую же цивилизацию, как наша.
Но ледомцы явно отличались от homo sapiens, причем не только и не столько в социальном и культурном отношении (как, например, отличаются друг от друга австралийский абориген и топ-менеджер крупной американской корпорации), сколько в физическом. А это говорило о произошедшем эволюционном сдвиге, не менее значительном, чем тот, что привел к возникновению человека разумного. Ледомцы, с одной стороны, сохранили в себе черты этого существа, но, с другой, серьезно от него отличались. Иными словами, ледомцы вышли из человечества. Но как далеко они ушли? Куда привели их произошедшие мутации?
Чарли не знал этого, но мог выяснить. Подойдя к окну, но держась от него на почтительном расстоянии, он принялся рассматривать простирающийся внизу парк, по которому передвигались яркие пятнышки – ледомцы в своих живописных одеяниях. Все они были взрослыми особями или по крайней мере казались таковыми. Если предположить, что поколения сменяют друг друга каждые тридцать лет, и, если эти существа не мечут икру, подобно лососю, и не высиживают яйца, то времени, чтобы им эволюционировать в то, чем они стали, потребовалось немало. А кстати, об их технологиях! Сколько веков им потребовалось, чтобы научиться строить таких монстров, как Первый научный центр?
