Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - страница 34

Шрифт
Интервал

стр.

— Так как ты располагаешь, Федосья, — отвлекла ее от размышлений Воронцова. — Может, спосылать в подмосковную за стерлядями, али обойдемся теми, что на базаре найдутся?

— На базаре еще снулые какие будут, — покачала головой Феодосия и обе женщины погрузились в обсуждение тонкостей свадебного пира.

Марья, не обращая внимания на разговор, от скуки лущила орехи.

— А ты бы, дочка, — сварливо сказала Прасковья, — тоже б послушала. И как ты своим домом жить будешь — не разумею. Одно тебе — только б на качелях качаться, да семечки с орехами щелкать. Я в твои годы уж двоих родила.

— И я бы, маменька, родила, — ядовито ответила Марья, — коли б вы повенчали нас, как мы обручились. Так что не началь меня теперь — не я выбрала почти три года в девках-то сидеть.

— За три года хоть бы на поварню раз заглянула, — вздохнула Прасковья. — С какого конца корову доят — и то не знаешь.

— Не ты ль, маменька, мне говаривала, что растили меня не для горшков да ухватов? — усмехнулась Марья.

— Язык-то свой укороти! — прикрикнула на нее мать. — А то не посмотрю, что ты невеста — по щекам так отхлещу, что муж под венцом не узнает.

Марья только зевнула и опять взялась за орехи.

Воронцовы уехали рано — Петя, наигравшись с Марфой, задремал прямо на полу в ее светелке. Феодосия, уложив дочь, прошла в свои горницы и, наложив засов на дверь, встала на молитву.

Редко ей удавалось это делать — при муже или дочери молиться было невозможно, но, сейчас, зная, что Федор говорит чем-то в крестовой горнице с людьми, что остались после празднования именин, Феодосия чувствовала себя спокойно.

— А, может, и всю жизнь так проживу — подумала она, раскрывая Псалтырь. — Бог — он ведь в душе человеческой, что ему эти доски, раскрашенные да камни, главное — чтобы не забывали мы Его, а как тут забыть, коли нет и дня, чтобы Он о себе не напомнил.

— Вот ты, Матвей Семенович, — донесся до Феодосии снизу, через половицы, громкий голос мужа, — говоришь, мол, холопов на волю распустить. Как же без холопов-то? Сказано ведь: «Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет». Получается, это что, мне, боярину, самому за соху встать?

— А еще сказано, Федор Васильевич, — услышала Феодосия другой голос, звонкий, будто мальчишеский, — возлюби ближнего своего, как самого себя. Разве нет? А мы Христовых рабов у себя рабами держим, а Христос всех братией называет.

— И, можно подумать, ты, Матвей Семенович, отпустил своих холопов? — рассмеялся Вельяминов.

— Я так им сказал, — ответил неизвестный Феодосии боярин. — Были у меня на вас кабалы полные, так я их изодрал. Кому из вас у меня хорошо — живите, а кому не нравится — идите, куда хотите.

— И сколько у тебя осталось? — вмешался чей-то еще голос.

— Кое-кто остался, а кто ушел, не в этом же дело. У нас же как — мы ж не только с полными кабалами людей в рабстве держим, но и с нарядными, а кто и беглых людей в холопы обратно записывает. Грызем себя и терзаем, остается только и смотреть, чтобы не съели друг друга. Иисус разве это заповедовал?

Феодосия, сняв сапожки, босиком, тихо прокралась по лестнице и приникла ухом к двери.

— Говорил я с двумя латынниками, так читали они мне писания покойного Мартына Лютера, и сказано там, что благое благодеяниями прирастает. Я и записал это.

Боярыня услышала, как тот же звонкий, ломкий голос, запинаясь, читает: «Квиа пер опус каритатис кресит каритас…»

— Э фит хомо мелиор, — закончила она, распахнув дверь. «Ибо благодеяниями приумножается благодать и человек становится лучше».

В крестовой горнице наступила тишина, только трещали фитили свечей, да было слышно неровное, взволнованное дыхание застывшей на пороге женщины

— Не говорил ты мне, Федор Васильевич, — нарушил молчание боярин с мальчишеским голосом, — русоволосый да голубоглазый, небольшого роста, — что дочка твоя по латыни разумеет.

— Жена это моя, — буркнул Вельяминов. «Федосья, говорил же я тебе — присмотри, чтобы не мешали нам!»

— Так разве я мешаю? — пожала плечами Феодосия. «Послушать-то интересно».

— Не твоего ума это дело, — проворчал ее муж. «Шла бы к себе лучше».

— Не моего ума! — прищурилась Феодосия и Федор, глядя на нее, понял, что сглупил.


стр.

Похожие книги