Фанни, заметившая сильное волнение племянника, забеспокоилась. Она вцепилась в черный бархатный рукав и не хотела отпускать, а Джордж воспользовался этой хваткой и потащил ее к двери.
— Джордж, я переживаю за тебя, и не важно, ценишь ты это или нет, — ныла она. — Я б ни за что на свете не призналась, если б не думала, что тебе всё известно. Я бы…
Но он уже открыл дверь свободной рукой.
— Забудь! — сказал он и вытолкнул ее в коридор, быстро захлопнув дверь за ее спиной.
Джордж снял халат и надел воротничок и галстук, но пальцы дрожали и узел получился не таким удачным, как обычно; потом поднял сюртук и жилет, вышел из комнаты, на ходу натягивая их на себя, и быстро спустился по лестнице, застегиваясь. Дойдя до середины улицы, он понял, что забыл шляпу, и нерешительно застыл на месте с блуждающим взглядом, неожиданно остановившимся на фонтане, украшенном статуей Нептуна. Чугунная копия слишком сложной для этого скульптуры по-прежнему стояла там, где Майор установил ее при основании Эмберсон-эдишн много лет назад. Она была посреди восьмиугольного перекрестка и не мешала езде на экипажах, зато стала серьезным препятствием для скоростного автомобильного движения. Вот и теперь одна из машин, несущаяся мимо, была вынуждена резко притормозить и сделать крутой вираж, огибая фонтан. Джорджу понравилось суетливое торможение, хотя он и предпочел бы, чтобы машина врезалась в скульптуру, ибо алкал бед и погибели всех автомобилей мира.
Он задержал взгляд на Нептуне, не радовавшем глаз даже под щитом дымки осенних сумерек. Фонтан не работал уже больше года: трубы сгнили, а Майор как мог избегал разговоров о ремонте, даже когда внук намекал, что сухой фонтан подобен выброшенной на берег рыбе. Потеки сажи и сколы краски делали морского бога похожим на прокаженного, от которого перезаразились окружающие его наяды, а зубцы заржавевшего трезубца того и гляди грозили упасть. В целом, это тяжеловесное произведение тяжеловесного искусства, прокопченное, потрескавшееся, перепачканное и проржавевшее, произвело такое угнетающее впечатление на Джорджа Эмберсона Минафера, что показалось, что мир сходит с ума вместе с ним. Хотя чего-чего, а его собственного безумия ему было достаточно. Он стоял и смотрел на дома Джонсонов и их соседей, на все эти жилища, заполненные проклятой рванью, совсем как тогда, когда глазел на них, стоя на лужайке Майора, после того как тетя Амелия упомянула о сплетнях вокруг мамы.
Он решил, что для посещения тех, к кому он идет, шляпа не обязательна, и поспешил вперед. Как сказала горничная-ирландка, открывшая дверь, миссис Джонсон была дома, и его оставили ожидать хозяйку в гостиной, или "приемной Джонсонов", похожей на изящный колодец: самый обычный пол, голубые крашеные стены, очень высокий потолок, жалюзи и серые кружевные шторы, пять позолоченных стульев, грязноватый парчовый диван, инкрустированный ореховый стол с двумя алебастровыми вазами и умирающая в углу лысая пальма.
Заметно задыхаясь, вошла миссис Джонсон. Ее круглая голова, аккуратно, но не густо украшенная волосами, уложенными в прическу честной женщины, казалось, не поспевает за Альпами груди, далеко опережающими остальное тело, но когда она наконец полностью прошла в комнату, стало понятно, что одышка — последствие гостеприимной спешки поприветствовать визитера, а ладошка, далеко не такая сухая, как Нептунов фонтан, говорила о том, что задержка была вызвана очень кратким омовением.
Джордж механически пожал холодную, влажную пятерню.
— Мистер Эмберсон… то есть мистер Минафер! — воскликнула она. — Я вся трепещу от восторга, как я понимаю, вы позвали именно меня. Мистер Джонсон уехал в другой город, а Чарли где-то гуляет, я жду его с минуты на минуту, он так обрадуется, увидев вас.
— Я не к Чарли. Я хочу…
— Садитесь же, — пригласила его радушная хозяйка, устраиваясь на диване. — Садитесь же.
— Нет, благодарю. Я желаю…
— Но вы же не убежите сразу, вы же только-только пришли. Садитесь, мистер Минафер. Надеюсь, у вас дома всё хорошо, и у нашего дорогого Майора тоже. Он выглядит…
