Джордж был особенно раздосадован, когда из самой гущи толпы раздался похожий на оглушительный скрип лесопилки возглас: "Танцы-то, поди, уже начались, Фанни? Опля! Ну-ка давай наверх, пойдем посмотрим, как девицы каблуками щелкают! Вот будет цирк-то! Эге-ге-ге!" Мисс Фанни Минафер, опекающая разудалого ветерана, была огорчена не меньше Джорджа, но, исполняя свой долг, вывела старого Джона из толкотни, пробившись к широкой лестнице, по которой уже поднималась молодежь. И снова всех заглушил трескучий голос: "Каждый дюйм — цельный черный орех, перила — и те из него. В доме резного дерева на шессят тыщ! Как вода! Деньги тут льются, как вода! Всегда лились! Теперь тоже! Как вода! Бог знает, откуда у них такие деньжищи!"
Он продолжил подъем, хрипло лая и кашляя среди сияющих юных лиц, белых плеч, драгоценностей и шифона, точно старый пес, плывущий по течению сверкающей реки, тогда как внизу, в гостиной, Джордж начал оправляться от раздражения, в которое этот пережиток прошлого его вверг. Он окончательно пришел в себя при виде темноокой девятнадцатилетней красавицы, разнаряженной в голубой и черный атлас; как только эта ослепительная особа выступила из шеренги гостей перед ним, Джордж вновь ощутил себя Эмберсоном.
— Очень хорошо вас помню, даже не сомневайтесь! — обратился он к ней так обходительно, как ни к кому до этого. Изабель засмеялась, услышав сына:
— Не помнишь, Джордж! Пока не помнишь, но запомнишь обязательно! Мисс Морган не из нашего города, поэтому, боюсь, вы встречаетесь впервые. Можешь подняться с ней в бальную залу, думаю, что здесь ты со своим долгом справился.
— Буду счастлив, — вежливо ответил Джордж и предложил руку, конечно, без поразительного изящества, но со всем достоинством, будучи вдохновлен частично дамой, к которой обращался, частично осознанием, что чествуют сегодня именно его, и частично собственной молодостью, ведь пока нет привычки, делаешь всё с особым тщанием. Юная красотка положила обтянутые перчаткой пальчики на рукав его фрака, и пара удалилась.
Их уход был нарочито медленным и, по мнению Джорджа, весьма торжественным. Разве могло быть иначе? Музыканты, нанятые специально для него, сидели в холле в зарослях пальм и нежно наигрывали, для удовольствия Джорджа, "Пообещай мне" всё того же Де-Ковена; десятки, сотни цветов, лелеемых в оранжереях исключительно для этого празднества, умирали, насыщая воздух сладким ароматом; эфемерная власть музыки и запаха цветов над юными душами задевала незнакомые, благородные струны в груди молодого человека: он казался себе таинственным ангелом, спустившимся вниз, чтобы завоевать красивую незнакомку, идущую с ним об руку.
Пожилые люди и люди среднего возраста расступались, давая дорогу ему и его избраннице. Достойные дети среднего класса, они вели скучную жизнь, но видели и ценили, когда рядом происходило нечто прекрасное, и в сердце Джорджа пробуждалось искреннее благорасположение к ним. С первобытной эпохи, когда принадлежность к роду или богатство возвысили одного человека, по его же ощущениям, над собратьями, вряд ли кто-либо из возвысившихся чувствовал себя столь видным или благодушно величественным, каким в тот вечер чувствовал себя Джордж Эмберсон Минафер.
Пока он вел мисс Морган по холлу к лестнице, они миновали распахнутые двустворчатые двери игорного салона, где отряды мужчин постарше готовились заняться делом; внутри, с небрежным изяществом прислонясь к камину, стоял высокий красавец, затмевающий остальных безупречной внешностью и изысканными манерами. Он как раз перешучивался с чудноватым голубчиком, дядей девиц Шэрон. Высокий джентльмен грациозным взмахом руки поприветствовал Джорджа, чем возбудил любопытство мисс Морган:
— Кто это?
— Я не расслышал его имени, когда мама представляла его мне, — ответил Джордж. — Вы же о том чудном голубчике?
— Я об аристократичном голубчике.
— Это мой дядя Джордж, достопочтенный Джордж Эмберсон. Я думал, все его знают.
— Он и держится, как будто все его знают, — сказала она. — Кажется, так в вашей семье принято.
Даже если она сказала это с намерением уколоть, Джорджи не заметил подначки.
