Ему посчастливилось. Белый Волк взял его к себе и лично обучал тактике и интендантскому делу. Военная служба Дагориану не нравилась, но у него обнаружился к ней талант, и это делало его жизнь в общем-то сносной.
Приготовления ко дню рождения короля завершились — скоро народ толпами повалит в ворота парка. Небо ясное, и сегодня уже не так холодно, как вчера: весна близко. Только вечером еще подмораживает. У изгороди разговаривали трое старых солдат. Когда Дагориан приблизился, лучник Кебра отошел с сердитым видом, а чернокожий Ногуста отдал офицеру честь.
— Доброе утро, Ногуста, — сказал Дагориан. — Ты славно сражался вчера.
— На это он мастер, — с широкой щербатой улыбкой заверил Зубр. — Вы ведь сын Каториса, верно?
— Верно.
— Хороший был человек. Третий Уланский никогда не подводил, когда он им командовал. Правда, и суров был, собака. Десять плетей мне влепил — недостаточно быстро честь ему отдал. Хотя благородные господа все такие. Хочешь еще пирога? — спросил Зубр Ногусту. Тот покачал головой, и Зубр отошел к палаткам, где продавали съестное.
— Я так и не понял, похвалил он моего отца или обругал, — усмехнулся Дагориан.
— Пожалуй, и то, и другое.
— Да. Такие не часто встречаются.
— Такие, как Зубр? Или как ваш отец?
— Как Зубр. Ты участвуешь в каком-нибудь из состязаний?
— Нет, сударь.
— Что так? Ведь ты превосходный фехтовальщик,
— Не люблю играть с оружием. А вы намерены выступить?
— Да, в сабельном турнире.
— В финале вы будете сражаться с Антикасом Кариосом.
— Откуда ты знаешь? — удивился Дагориан.
— У меня есть третий глаз, — прикоснувшись ко лбу, ответил Ногуста.
— Это что же такое?
— Это мой дар — или проклятие, — улыбнулся чернокожий. — Я с ним родился.
— Скажи тогда, одержу ли я победу.
— Мой Дар не настолько точен. Он озаряет, как молния, и остается картина. Я не могу предугадать, когда это случится, и не могу управлять им. Он приходит или… — Тут улыбка Ногусты померкла, и лицо отвердело. Казалось, он не сознает больше присутствия Дагориана. Затем все прошло, и Ногуста сказал со вздохом: — Прошу прощения, я отвлекся.
— У тебя снова было видение?
— Да.
— Оно касается сабельного турнира?
— Нет. Но я уверен, что у вас все будет отлично. Как там дела у Белого Волка? — спросил вдруг Ногуста.
— Хорошо. Он готовится к путешествию, собирается домой. Почему ты спрашиваешь?
— Маликада попытается убить его, — проговорил Ногуста тихо, но веско. Он не предполагал — он уведомлял.
— Ты это видел своим третьим глазом?
— Чтобы это предсказать, мистического дара не требуется.
— В таком случае ты, я думаю, ошибаешься. Маликада теперь королевский генерал. Банелион ему больше не помеха. Белый Волк вышел в отставку и через три дня отправится домой.
— Тем не менее его жизнь в опасности.
— Может быть, тебе следует поговорить с генералом? — сухо промолвил Дагориан.
— Нет нужды, — пожал плечами Ногуста. — Он знает об этом не хуже меня. Церез был у Маликады любимцем, и принц полагал, что победить его почти невозможно. Вчера Маликаде преподали хороший урок, и он будет мстить.
— Если так, почему бы ему не отомстить заодно и тебе?
— Я тоже намечен.
— Но это, по-видимому, нисколько тебя не волнует.
— Внешность бывает обманчива, сударь.
Время шло, но слова Ногусты не давали Дагориану покоя. В них прозвучала такая спокойная уверенность, что Дагориан, раздумывая над этим, все более убеждался: это правда, Маликада не из тех, кто прощает обиды. Среди дренайских офицеров ходило много рассказов о вентрийском принце и его обычаях. Говорили, что он до смерти забил своего слугу, который испортил одну из его рубашек. Эта история, насколько Дагориан знал, ничем не подтверждалась, однако давала понять, каким Маликада представляется обществу.
Такой человек действительно мог затаить зло против Банелиона.
До заступления на службу оставалось еще часа два, и Дагориан решил разыскать Белого Волка. К этому старику он проникся любовью больше, чем к собственному отцу. Он часто пытался понять, почему это так, но ответ ускользал от него. И тот, и другой были натуры холодные, жесткие, без остатка преданные своему воинскому ремеслу. Но с Банелионом он беседовал спокойно и легко находил слова, при общении же с отцом язык у него сразу цепенел, а мозг размягчался. Мысли, вполне ясные, по пути точно пьяные напивались и выходили изо рта в совершенно бессвязном виде.
