Что побудило Бэкона рассматривать миф как аллегорию? Не то ли обстоятельство, как сказал бы Шеллинг, что дух подлинно мифологической поэзии уже давно угас и миф невольно стали трактовать как фигуру и философему, свойственные более поздним поэтическим формам? Аллегорическими были средневековый эпос и моралите. Аллегоричны образы в поэзии великого Данте. Как иносказание воспринимался и миф, и Джованни Боккаччо писал трактат, в котором изображал образы античной мифологии как аллегорию звездного неба. Трактат был опубликован примерно за сто лет до рождения Бэкона. Эта традиция истолкования мифов оказалась более живучей, чем могло бы показаться, судя по первоначальным образцам. Позднее ей отдадут дань немецкие романтики, а в XIX в. она в виде так называемой солярно-метеорологнческой теории даже приобретет довольно широкую популярность. Такие толкователи исторических поэтических древностей зачастую бывали менее всего историчны.
Было бы соблазнительной задачей перечислять уязвимые стороны бэконовского подхода -- некритическое принятие той или иной редакции мифа, неоднозначность интерпретации одних и тех же мифологических символов, очевидные натяжки и бесконтрольный домысел. Между тем бэконовские эссе значимы сами по себе как самостоятельное видение мифов, как художественное преломление их в призме другой эпохи, как усмотрение в древнем мифологическом символе актуального "осмысленного образа". Надо сказать, такие операции он умел проделывать весьма эффектно. Вместе с тем любопытно, что в предпоследней книге своего трактата "О достоинстве и приумножении наук" Бэкон с подобным же ключом подходит уже к библейской мудрости. Целый ряд сентенций из "Екклезиаста" и "Книги Притчей Соломоновых" он истолковывает в сугубо светском, даже житейско-прозаическом духе. И так поступал человек, провозгласивший не только принципиальную невозможность объяснения естественной философии с помощью Св. Писания, но и недопустимость объяснения Св. Писания теми же способами, какими мы постигаем писания человеков!
В произведениях Фрэнсиса Бэкона отчетливо прослеживается его отношение к трем основным сферам идейного наследия, так или иначе тяготевшим над европейской мыслью -- античной философии, мифологии и христианству. Отношение Бэкона к античности по-своему продумано. Он знает, что ему нужно в этом великом складе прошлого, и использует взятое для подкрепления идей своего мировоззрения. Здесь метод Бэкона не исторический, а ретроспективный, отбрасывающий в прошлое тень его, бэконовских, установок, понятий, исканий и умонастроений, деформирующий прошлое и навязывающий ему чужие контуры.
Иное дело -- христианство, которое для Бэкона не только -- и не столько -- традиция, но прежде всего живая идеологическая действительность. Он неоднократно подтверждает свою приверженность учению церкви (см., напр., "О достоинстве и приумножении наук", кн. IX, гл. 1). И тогда вырисовывается один из основных парадоксов бэконовского мировоззрения, так как отношение Бэкона к христианству далеко не согласуется с главной тенденцией его философских взглядов. Концепция двух параллельных книг -- Природы и Св. Писания, которой в общем придерживался Бэкон, понятная исторически, отнюдь не снимала самого противоречия. Здесь правоверный христианин Фрэнсис Бэкон, как писал Л. Фейербах, выступает "дуалистическим, исполненным противоречий существом"[4]. Сам Фейербах следующим образом раскрывает эту парадоксальность бэконовского мировоззрения. Главная установка Бэкона -понять природу из нее же самой, построить ее картину не искаженную привнесениями человеческого духа. Именно этому служат и его критика Идолов Разума, и его теория опытного, индуктивного познания. Между тем, такая тенденция находится в противоречии с сущностью и духом христианства, которое учит, что Бог словом и мыслью творит мир и среди всех его созданий лишь человек, обладающий душой, подобен Богу. Но если так, то как же Бэкон-христианин может упрекать Платона и Аристотеля в том, что они конструируют мир из слов, идей и категорий? Разве в этом они не предтечи христианства? И почему человек, подобие Бога, не может в своем познании идти тем же путем, что и его высокий прообраз в своем творчестве?
