— И чем же теперь занимаетесь?
— Как чем? Снимаем клип для Джохан.
— Ни хрена себе! Так вы скоро дойдете и до того, что у вас и Сам запоет…
(Смех)
— Кто знает, кто знает. Не исключено любое развитие событий.
Пока этого вроде бы не случилось. А жаль. Это было бы логическим завершением истории русского рока.
Я так и представляю себе нервничающего Владимир Владимировича перед выходом на сцену: опрокинута рюмка текилы, вдут паровоз, всосана последняя дорожка. По плечу дебютанта похлопывает другой Владимир Владимирович — Шахрин.
— Не робей, Вова, прорвемся! Все это рок-н-ролл!
Седой Кинчев, из кармана куртки которого то и дело высовывает любопытную головку дьякон Кураев, довольно улыбается — ведь Президент будет петь сегодня именно его песню. Только вот как быть с неудобными строчками:
— Ну конечно, мы все педерасты,
Наркоманы, фашисты, шпана.
Как один социально опасны
И по каждому плачет тюрьма…?
Кинчев тревожно смотрит на Президента. Но тот только загадочно улыбается: у него в кармане лежит клочок бумаги, на котором рукой то ли Шевчука, то ли Гребенщикова написано:
— Ну конечно мы все элита,
Патриоты, спортсмены, гламур
Как сказал однажды Конкин Никита
«Юганскнефтегаз — мон амур!»
Раздается рев публики. Вокалист, зажмурившись, делает шаг из-за кулисы и идет к микрофону. Он открывает глаза и ужас охватывает его. Рев публики был записан на пленку, заранее подготовленную Добродеевым и Эрнстом.
Зал пуст.
Впрочем, зрители все равно не увидят этого по телевизору.
Как это не банально звучит, у любого явления искусства есть две стороны и две истории. Одна соответствует его метафизической сущности и обращена к вечности. Другая обращена к своему времени и соответствует сущности политической.
Политическая история русского рока по преимуществу завершена, так же как завершилась парой десятилетий раньше политическая история рока западного. Явление искусства не может долго служить точкой сборки социальных чаяний: так рок-н-ролл в западном мире еще долгое время оставался символом незавершенных революций шестидесятых. А потом выяснилось, что символ мертв — монстра рока выгрызли изнутри мыши шоу-бизнеса и термиты MTV.
Примерно то же самое случилось и с русским роком, как только окончательно исчерпал свою инерцию импульс ожиданий, сформированный в 1980-е. В этом случае обыкновенно остаточную символическую ценность пытаются присвоить себе носители противоположного дискурса, а сами создатели смысла эволюционируют en masse традиционным путем — от бунтарей к охранителям. Это случалось неоднократно в прошлом, это случится еще не раз в будущем.
Люди, прикрывающие ладонью зевок на какой-нибудь современной постановке «Эрнани», могут только недоумевать, каким образом эта запутанная разбойничья история послужила детонатором к июльской революции 1830 года и окончательному падению дома Бурбонов. Разумеется, это не мешало политическим троечникам во все времена — в попытках внести смысл в свою бессмысленную власть — хвататься за устаревшие орудия культурной войны, не понимая того, что порох в них отсырел. Ведь им просто не по силам предугадать ту новую точку, в которой общественная эмоция начинает вызревать в кристалл мобилизующего смысла — иначе они были бы революционерами.
На сегодняшний день ясно только одно — точка эта не имеет никакого отношения к русскому року. Потому что снаряд никогда не попадает дважды в одну воронку.
Метафизическая же история русского рока продолжается и будет продолжаться, пока на Земле остается хоть один человек, у которого будут звучать в сердце песни чужой молодости.
июнь-июль 2006
