Вслед за Александром ушел из жизни и Аристотель. Эллины, радостно вздохнувшие после смерти деспота, вспомнили, что он вышел из школы Аристотеля, словно бы учитель был виноват в том, что ученик возомнил себя богом и стал тираном.
Как различны деяния завоевателя и мудреца, так различны и судьбы их творений. Держава Александра рассыпалась, едва успев родиться, а держава Аристотеля рождалась после его смерти. Где его армия? Горсточка учеников Ликея, к которым афиняне относились с недоверием. Но это были ученики, не предавшие своего учителя. Своими трудами они продолжили его дело. И к тому времени, когда греческие государства попали под власть новых завоевателей — римлян, невидимая власть империи Аристотеля, его власть над умами не только эллинов, но и варваров была прочнее, чем когда бы то ни было.
В 88 г. до н. э. Афины восстали против ненавистных римлян. Окруженный римским войском город ожидала судьба других непокорных городов — разрушение, а его жителей — рабство. Но римский полководец Сулла, ворвавшись в город, остановил своих солдат. Он заявил потрясенным афинянам: «Я щажу живых ради мертвых». Афины были спасены не храбростью своих защитников, а гением своих мудрецов и постов. Главным трофеем Суллы были сочинения Аристотеля, сотни свитков, уже изъеденных, червями и покрытых плесенью. В Италии они нашли своих ценителей и почитателей.
И не только в Италии. В Египте, завоеванном Александром, Аристотеля знали не только в городах, населенных греками, но и в деревнях с чисто египетским населением. Есть что-то символическое в том, что в одной из таких деревень в конце XIX века нашли папирус с сочинением Аристотеля «Афинское государственное устройство», но до сих пор не могут отыскать даже места, где находился мавзолей Александра. Древняя земля Египта сохранила память о просветителе, а не о завоевателе.
Необыкновенно прочной была память об Аристотеле и в других странах Востока, завоеванных фалангами Александра. Образ самого Александра исказился почти до неузнаваемости, превратившись в какого-то сказочного демона Искандера двурогого. Аристотель же оставался в памяти людей Востока, ибо он вел там сражение нетленным оружием слова. Сочинения Аристотеля переписывались и изучались, и даже после арабского завоевания и распространения ислама авторитет Аристотеля был так же велик, как в годы после его смерти.
Время для понимания и восхищения Аристотелем на Западе пришло позднее, в эпоху Возрождения, когда передовые люди в борьбе с обветшалыми взглядами на мир искали себе союзников среди великих мыслителей античного мира. Первым из них был Аристотель. В представлении гуманистов он был не человеком отдаленного прошлого, отстоявшего от их времени почти на двадцать веков, а современником, самым живым и мудрым среди них.
Великий художник Рафаэль изобразил на стене одной из комнат Ватиканского дворца всю афинскую школу. На ступенях широкой лестницы, ведущей в зал, с проходом через анфиладу комнат к небесной голубизне в живописных позах изображена группа философов. Они ведут непринужденную беседу, спорят, собравшись небольшими группами, сосредоточенно размышляют. Но над лестницей и людьми, словно сказочное видение, встают две фигуры: одна — седобородого старца с мечтательным лицом и поднятой к небу рукой, другая — человека помоложе, чернобородого, с энергичным выражением лица — простирает руку вперед, указывая на землю. Платон и Аристотель, учитель и ученик, два величайших философа древности. Так они воспринимались Рафаэлем и его современниками: один — обращенный к небу, другой — к земле, но не приземленный, а такой же прекрасный и божественный.
Один великолепный знаток и самый лучший переводчик Аристотеля и сам превосходный стилист сказал о стиле Аристотеля: «Не поцеловала его муза». Действительно, речь Аристотеля по сравнению с речью великого и вдохновенного его учителя Платона может показаться затрудненной, негладкой.
«Не поцеловала муза»… Но ведь в числе муз, пожалуй, не было той, которая могла бы одарить Аристотеля своим поцелуем. В число девяти муз не вошла муза — покровительница строгой мысли, прекрасной своей доказательностью и обнаженной логикой. Этой музы не было потому, что до Аристотеля еще никто в полной мере не умел говорить так логично и последовательно, добиваясь не красоты выражения, а проникновения в причину явления. Это был язык науки. Первым на ее языке заговорил Аристотель, учитель человечества.
