— Какой ничтожный повод, — горько усмехнулся Аристотель. — Я совершил большее преступление; великое преступление: я отверг всех богов, кроме одного, которого назвал разумом; я воспитал человека, в сравнении с которым все афинские боги — ничто, я сам открыл такие истины Вселенной, которые не были доступны ни Афине, ни Аполлону, ни Зевсу — никому из бессмертных. И если бы меня, Феофраст, судили за это, я принял бы смерть. Но афиняне хотят не только убить меня, но и унизить перед смертью, как это сделали с Сократом, с Фидием и сотнями других… Они хотят судить не за то, за что ненавидят. Ибо то, что они ненавидят, достойно славы, а не смерти, почитания, а не зависти. Я не дам им во второй раз совершить преступление против философии…
В Пирей они добрались на рассвете. Повозку их сопровождал Феофраст, ехавший верхом на лошади. Сначала Аристотель удивлялся тому, как много повозок и верховых спешат в этот предрассветный час в Пирей.
— Неужели эти люди, как и я, бегут из Афин? — спросил он Феофраста.
— Нет, учитель, — ответил Феофраст. — Все другие торопятся в Пирей встречать Демосфена.
— Так он возвращается!
— Да. За ним был послан корабль, И вот он возвращается.
— А как же с долгом в пятьдесят талантов? Ведь к уплате этой суммы за пропажу денег Гарпала его присудили афиняне, а не Александр[58].
— Ты забыл, что афиняне же помогли тогда ему бежать из тюрьмы на Эгину.
— Теперь они везут его домой, чтобы объявить героем? О, переменчивая любовь афинян!
Триера, на которой был доставлен в Пирей Демосфен, вошла в гавань, когда Аристотель, Герпиллида, Пифиада и Никанор были уже на судне, отправлявшемся на Эвбею. Еще не был поднят трап, еще не сошел на берег Феофраст, когда пристань огласилась криками ликующей толпы, — триера Демосфена коснулась бортом причала. Аристотель перешел на корму, откуда лучше была видна триера и пристань. Оперся одной рукой о плечо подошедшего Феофраста. Сказал, волнуясь:
— Я никогда не видел, чтобы так радостно встречали оратора, Феофраст. И никогда не испытывал такого счастья, какое, наверное, испытывает сейчас Демосфен. Я думаю, что это лучший его день…
Едва с триеры был спущен трап, как десятки юношей бросились по нему на корабль. Они подхватили на руки Демосфена и бережно, как драгоценный сосуд, понесли на берег, где его уже ждали сотни, тысячи других рук. По ним, как бог по облакам, Демосфен двинулся к Гипподамию, главной площади Пирея, которая, как и пристань, была заполнена народом. Голоса людей слились в один несмолкаемый гул. Казалось, что огромный хор начал песню и остановился на одном высоком и прекрасном звуке.
— Мы с Демосфеном ровесники, — сказал Феофрасту Аристотель. — Я вижу его славный триумф, а он не видит моего бесславного бегства.
Толпа, словно вода от берега, отхлынула от пристани и потекла вверх, к Гипподамию, за своим славным пловцом.
— Вот прекрасный ответ на вопрос, Феофраст, кто важнее для народа: тот ли, кто дарует ему истину, или тот, кто приносит свободу. Но когда-нибудь истина и свобода сольются в одно. И это одно будет называться истинной свободой, Феофраст.
— Прощайтесь, — сказал Аристотелю и Феофрасту кормчий. — Мы отплываем. Дует попутный ветер, нам пора…
— Что будет, учитель? — спросил Феофраст, обнимая Аристотеля. — Что теперь будет? Ты вернешься? — Феофраст заплакал.
— Не знаю, — ответил Аристотель. — Береги библиотеку. Береги себя. Береги друзей. А что будет со мной, не знаю. Я позавидовал сегодня Демосфену. Но может быть, и Демосфен позавидует мне. Когда-нибудь. Прощай, мой друг Феофраст!
— Прощай, мой учитель!
…Никто из них не узнал о смерти другого. Они умерли почти одновременно, через год после встречи в Пирее, в месяце боэдромио́н, когда на землю Эллады вместе с листьями падают тяжелые туманы. Оба они умерли вдали от Афин, на островах: Аристотель — на Эвбее, Демосфен — на Кала́врии. Аристотель умер от яда, который накопила в нем болезнь. Демосфен — от яда, который он приберег для себя сам в тростниковом пере. Умирая, ни Аристотель, ни Демосфен, кажется, не вспомнили друг о друге. Но каждый думал об Афинах — о своей первой и последней любви. Демосфен умер в храме Посейдона, осажденный македонцами. Аристотель — в материнском доме, забытый друзьями.
