— Зачем тебе знать об этом? — спросил сына Филипп.
— Я боюсь, что она слишком мала, — ответил Александр, — и ты, отец, успеешь ее завоевать прежде, чем я возьму в руки настоящий меч.
Филипп захохотал, хватаясь за живот. А потом несколько раз спрашивал Аристотеля:
— Каков мой сынок, а? Не правда ли, он умен?
— Да, — отвечал сдержанно Аристотель. — Да, он умен. — И ждал того дня и часа, когда сможет поговорить с Филиппом о главном.
Филипп же, словно чувствуя это, не затевал с Аристотелем серьезных разговоров, пропуская мимо ушей многие его вопросы, постоянно требовал вина для себя и для дорогого гостя. Он показал ему свои конюшни, своих солдат, свои сокровища, устроил в честь послов гимнастические состязания на стадионе и представление в театре, где соревновались в искусстве также музыканты, певцы и поэты.
— Я устал от празднеств, — признался ему Аристотель, убедившись в том, что Филипп преднамеренно избегает бесед наедине с ним. — Близится праздник Аполлона и день рождения Платона… Я должен быть в Афинах. — При этих словах он вопросительно посмотрел на Филиппа.
— Ладно, — усмехнулся Филипп. — Ладно, мой друг, — повторил он со вздохом. — Я хочу лишь одного: командовать войском всей Эллады, чтобы повести его против ненавистных мне персов, которые подсылают ко мне убийц и терзают мою страну на востоке. Боги помогут мне в этом. Они мудры, Аристотель, и не понудят меня разрушить Афины… Это все, Аристотель. Это все, что я отвечу тебе на твои вопросы, просьбы и предупреждения. Скажи Демосфену, пусть не бранится, как рыночный торговец, и не треплет мое имя. Наша судьба в руках богов. Но вот что я хочу доверить тебе, Аристотель, — воспитание моего сына… И этим, быть может, ты исправишь ошибки, которые допущу я. Приезжай, когда сочтешь возможным…
Две печальные вести ждали Аристотеля в Афинах: умер Платон, не дождавшись возвращения своего любимого ученика, уехал Феофраст, не дождавшись возвращения своего любимого учителя.
Спевсипп сказал Аристотелю:
— Платон умер на пиру, который мы устроили в честь дня его рождения.
— Почему покинул Академию Феофраст? — спросил Аристотель.
Спевсипп молчал, ходил по экседре, словно искал что-то, потом подошел к Аристотелю и сказал, глядя ему в глаза:
— Ты слеп, Аристотель: Феофраст не любил и боялся меня. Теперь, когда я схоларх…
— Видно, пришла и моя очередь, — сказал Аристотель.
— Теперь, когда нет Платона, ты не осмелишься оставить Академию! — возразил Спевсипп. — Я обещал Платону…
— Что ты обещал, Спевсипп?
— Хотя я схоларх, ты — ум Академии, Аристотель. Так сказал Платон, умирая.
— Утраты поднимают мудрых к вершинам духа, Спевсипп. Я не благодарю тебя, по я ценю твою веру в мой ум, — сказал Аристотель.
Они обнялись. Таково свойство печали — она сближает людей. Но печаль проходит…
Они покинули Пирей перед восходом солнца на корабле купца Лахе́та, который направлялся на Ле́сбос с оливковым маслом. Две недели они были в плавании, на третью прибыли в Митиле́ну, где их встретил Феофраст, возвратившийся из Афин на Лесбос полгода назад.
Обнимая то Аристотеля, то Ксенократа, Феофраст плакал от счастья, не зная, куда их усадить, чем угостить, чем одарить, что рассказать, о чем спросить… Он влюбленно глядел на своих друзей, и слезы то и дело застилали ему глаза.
— На корабле, который пришел в Митилену в прошлом месяце, мне привезли письмо от тебя, Аристотель, я узнал, что ты и Ксенократ скоро будете в Митилене. И с той поры я встречал все корабли… Все!.. Каждый день, — несколько раз принимался рассказывать Феофраст. — И вот… И вот… — На этом он останавливался, не зная, как выразить свою радость, и снова бросался обнимать гостей.
Не успел Феофраст пролить все слезы радости, как наступила пора проливать горестные слезы: Ксенократ и Аристотель погостили в его доме только три дня, а на четвертый отправились в Атарней, который в хорошую погоду, случалось, был виден из Митилены на другом берегу пролива.
В Атарней Аристотель и Ксенократ отправились на триере, присланной Гермием, тираном Атарнея и Асса. Сто семьдесят четыре гребца дружно взмахивали веслами и гнали триеру через тихий пролив. И пока триера не воткнулась носом в берег владений Гермия, ни на миг не умолкала флейта, высвистывавшая такт для гребцов. Капитан триеры, триерарх, то и дело подавал команды кюберне́ту, своему помощнику, а тот передавал их громким голосом другим. Весла поднимались и опускались под свист флейты, и триера заметными рывками двигалась вперед, сверкая под солнцем окованным медью тараном.
