Великие химики. В 2-х томах. Т. I. - страница 23

— Благодарю, — робко сказал она.

— Прошу вас, назовите мне свое имя.

— Елизавета Цильх, — ответила девушка и, грациозно подобрав край юбки, поспешила удалиться.

— Елизавета Цильх, — повторил Ломоносов и, завороженный, двинулся следом за ней.

Через несколько недель молодые люди снова остановились возле цветочницы. На этот раз Елизавета была в белоснежном платье. Ломоносов нежно держал ее за руку. Его синие глаза сияли счастьем.

— Берите красные, — предложила хозяйка гвоздик. — Красный — цвет любви.

— Мне бы хотелось белые, — сказала девушка.

— Ты настоящая невеста с этим букетом, — воскликнул Ломоносов при виде белых гвоздик в руках Елизаветы.

Держась за руки, молодые люди продолжали свой путь. В тот день Елизавета действительно стала невестой. Священник венчал их тайно, и молодая пара решила уехать. Год путешествовали они по Германии: Мюнхен, Франкфурт, Кёльн, Кассель, Альтенбург, Дрезден, Берлин… Они были счастливы вместе. Высокий широкоплечий, с сияющим от радости лицом, Михаил не видел ничего вокруг себя. Сейчас для него существовала только любимая жена.

Однако шло время, таяли скромные сбережения и приходилось волей-неволей спускаться с облаков на грешную землю.

— Скоро в Россию, — мрачно заметил как-то Ломоносов.

— Разве ты не рад, что вновь увидишь свою родину?

— Не то слово. Просто мечтаю о дне, когда снова буду дышать русским воздухом, но мне жаль оставлять тебя.

Елизавета встрепенулась.

— Разве мы расстаемся?

— Конечно, нет, дорогая. Однако вспомни, как гневался твой отец, узнав о нашем браке. Боюсь, он сделает все, чтобы воспрепятствовать тебе ехать со мной[95].

Ломоносов не ошибся. Прошло целых три года, прежде чем Елизавета получила разрешение вюртембергского курфюрста на выезд.

А Ломоносов в то время работал в Петербурге. Он был назначен адъюнктом физики. В январе 1742 года атмосфера в Петербургской Академии была чрезвычайно напряженной. Вражда и раздоры между учеными всерьез мешали исследовательской работе. Академия разделилась на два лагеря: «иностранцев», которых поддерживал директор Шумахер, и «русских» — их было совсем немного. В академии сильно ощущалось влияние иностранцев, в основном это были немцы, которые всеми силами стремились удержать господствующее положение и не признавали русских ученых. Поначалу Ломоносов не портил ни с кем отношений, но когда понял, что иностранцев в большинстве своем привлекает в России только щедрое жалованье и всевозможные привилегии, стал непримиримым врагом немцев, возглавив русскую группу ученых. Науку, в которой нуждалась страна, могли развивать только русские умы. Ломоносов был твердо убежден в этом. Но как развивать научные исследования, если Шумахер всеми силами тормозит работу?

Уже вышли в свет «Элементы математической химии»[96]Ломоносова, а проводить исследования по металлургии, делать анализы руд, минералов и солей, которые привозили в академию многочисленные экспедиции, он не мог — не было лаборатории. Создать лабораторию — значило бороться с Шумахером и его окружением. Порой заседания академии превращались в настоящее поле сражения. Ученые немцы всегда отвергали любое предложение Ломоносова. Русские спешили подвергнуть испепеляющей критике научные сообщения последних.

И все же Ломоносов продолжал заниматься многочисленными проблемами, в том числе и вопросами языкознания. В 1743 году он составил «Краткое руководство по риторике»[97]. Его оды, написанные чистым литературным русским языком, были прекрасным примером нового стихосложения.

Ломоносов все еще жил в одиночестве. Елизавета писала ему, что надеется вскоре получить разрешение на выезд и в ближайшее время приехать в Петербург. Он ждал ее с нетерпением. В начале лета 1744 года белый корабль бросил якорь в петербургском порту. На трапе появилась Елизавета и Катенька, дочь Ломоносова, родившаяся в Германии после его отъезда.

— Ты сильно изменился, любимый. Скажи мне, что случилось?

— Просто скучал без вас. А ты ничуть не изменилась, Лизхен. По-прежнему красива. Ну, рассказывайте, как жилось вам там без меня?

— Не будем вспоминать о прошлом. Сейчас-то ведь мы счастливы, не так ли?