– Мало помню, – прошептал саарсан.
– Ничего, главное – жив. А там и на ноги встанешь. Я сейчас тебя намажу, средство проверенное – заразу убьет, раны затянет…
– Где Аюр?
– Жив и цел. А рана его… – Хаста запнулся. – Расскажу потом. Это просто поразительно… Словом, ему гораздо лучше. Скажу ему, что ты очнулся, – тотчас придет. И ты все увидишь сам.
– А что наш ловчий?
– Увы, он погиб у меня на глазах.
– Ты сам-то как?
Ширам попытался немного приподняться, но тотчас волной накатила тошнота, мир перевернулся у него перед глазами, и он рухнул лицом в травяной тюфяк.
– Ничего, ничего, – сочувственно проговорил Хаста. – Это пройдет. Ударился ты сильно, а так упал хорошо. Кто б другой с этакой высоты рухнул, точно бы насмерть разбился. Твое счастье, что на спине клинки были закреплены, – они приняли и смягчили удар.
Ширам застонал, вспоминая о своем оружии.
– Не тревожься, все цело.
Хаста ткнул в угол, где лежала свернутая в тюк изодранная одежда накха и увязанное в ней оружие.
– Никогда не видал, – посмеиваясь, покачал головой жрец, – чтобы на одном человеке было столько всяких смертоносных диковин!
Ширам сделал вид, что снова впал в беспамятство и не услышал последние слова от незадачливого служителя божественной мудрости. Всякий, кто жил бок о бок с накхами, знал, что себе дороже интересоваться их священным и неприкосновенным вооружением. То была тайна, о котором каждый из этого племени молчал даже среди ближайших друзей, даже в пылу страсти или тумане опьянения.
– Отдыхай пока, – сказал Хаста. – Мы скоро у реки остановимся. Тебя снимать не будем. Покуда точно не разберу, все ли кости целы, лучше так вот полежать.
На ночевку остановились возле очередного безымянного ручья, журчащего среди высоких трав. Лежа в шатре на спине у дремлющего на ногах мамонта, Ширам сквозь занавеси поглядывал вниз, где у огня хлопотал Хаста. Костер, потрескивающий во тьме, наполнял его душу покоем. Как ему прежде хотелось скорее миновать неприветливый Змеиный Язык – а теперь холодный, завывающий ветер плоскогорий радовал его сердце. Проклятые леса с их коварными обитателями остались далеко позади. Скорее бы домой!
Впрочем, Ширам вполне понимал, что положение их по-прежнему опасное. Особенно сейчас, когда он ранен и неизвестно, встанет ли на ноги. Хоть Хаста и сказал, что тяжелых ран нет, но спина отзывалась острой болью на каждое движение, а при малейшей попытке встать накатывала тошнота и мир начинал кувыркаться перед глазами. Но для накха склониться перед требованием тела было делом глубоко позорным. Тело должно было мочь все, что требовал дух, но никак не наоборот.
– Я подстрелил утку! – раздался снизу радостный голос Аюра. Судя по голосу, царевич был в отличном здравии и хорошем настроении.
– Сегодня у нас будет добрая еда! Жаль, нет повара – он бы сейчас ее приготовил. Хаста, вели своей мохначихе ощипать птицу.
– Зачем ощипывать? – возразил жрец. – На берегу ручья вдоволь глины. Обмажем и запечем.
– Что, так тоже можно?
– Обещаю, будет вкусно.
– Хорошо, – кивнул Аюр. – Я схожу еще поохочусь. Шираму нужно сделать мясной отвар. Он хорошо поднимает на ноги. Помню, еще там, в столице, я как-то захворал, и меня поили таким отваром по три раза на день, чтобы придать сил. Сейчас птиц летит много. Я позабочусь, чтобы у Ширама каждый день был свежий отвар.
«Позабочусь». От этого слова у накха отчего-то перехватило дыхание. Неужели это и впрямь говорил царевич Аюр или ему это мерещится? Должно быть, пребывание в диковинном святилище не только излечило раны царевича, но и даровало ему качества, прежде неведомые. Если, конечно, ему все это не чудится после падения на скалы…
Аюр говорил еще много – о скором возвращении, о том, что непременно расскажет отцу об отваге и преданности своего старшего друга и наставника. И о великих познаниях Хасты упомянуть, конечно, тоже не забудет.
– А скажи, светозарный, ты помнишь о том, что творилось в храме на вершине горы? – осторожно спросил Хаста.
Аюр озадаченно замолчал.
– Помнишь, как в тебя попала стрела, как я прижигал тебе рану? – подсказывал жрец. – Как тебя несли в святилище?
