— Ох, мне очень жаль…
Тусклые глаза смотрят на меня.
— Действительно жаль?
— Ну… ну да. А почему же нет?
— Да потому, что обычно люди так говорят, чтобы отвязаться от кого-то. На самом деле они ничего такого не думают.
Она совершенно права, и я слегка краснею. Это ведь просто слова, и сколько раз я сама с трудом сдерживалась, когда люди говорили мне то же самое. Я спотыкаюсь о толстый корень дерева, вылезший поперек тропы, и у меня невольно вырывается любимое ругательство отца:
— Чтоб ты сдох!
Энн резко вскидывает голову, услышав это. Можно не сомневаться, что она принадлежит к числу не в меру щепетильных особ, и будет бегать с докладами к миссис Найтуинг каждый раз, когда я косо посмотрю на нее.
— Прости меня, пожалуйста, я не понимаю, как у меня могло такое вылететь! — спешу сказать я, пытаясь исправить положение. Мне совсем не хочется получать выговор в первый же день пребывания в школе.
— Не беспокойся, — отвечает Энн, оглядываясь по сторонам в поисках посторонних ушей. Но мы идем позади всех, и рядом никого нет. — Здесь вообще все идет совсем не так уж правильно, как того хотелось бы миссис Найтуинг.
Вот это по-настоящему интригующая новость.
— В самом деле? Но что ты имеешь в виду?
— Я не могу тебе сказать, действительно не могу, — отвечает Энн Брэдшоу.
Над туманом плывет колокольный звон, едва слышны голоса. И больше никаких звуков. Туман воистину интересное явление…
— Наверное, здесь любопытно было бы прогуляться в полночь, — говорю я, стараясь придать голосу беспечность. Я слышала, что людям нравятся беспечные, живые девушки. — Может быть, сюда даже оборотни приходят, можно было бы поиграть с ними.
— Нам не разрешается выходить наружу после наступления темноты, только на вечернюю службу, и все, — спокойно сообщает Энн.
Ну, это уж слишком, это не похоже на легкую беседу.
— А почему нельзя?
— Это противоречит правилам. Да мне все равно не нравится гулять в темноте. — Энн шмыгает носом. — Тут иногда цыгане забредают в лес.
Я припоминаю старую цыганку, подбежавшую к моему экипажу недалеко от школы.
— Да, мне кажется, я одну такую встретила. Она называла себя матерью… не помню.
— Мать Елена?
— Да, верно!
— Она настоящая буйная сумасшедшая. От нее надо держаться как можно дальше. Она вполне может воткнуть в тебя нож, когда ты спишь, — тихо, едва дыша, произносит Энн Брэдшоу.
— Ну, выглядела она вполне безобидной…
— С ней ничего нельзя сказать наверняка.
Не знаю, туман виноват, или звон колокола, или зловещий тон Энн, но я невольно прибавляю шагу. Отличная получилась парочка… Девушка, которую посещают видения, и девушка, которая слишком много знает о том, с чем можно столкнуться ночью… Наверное, в школе Спенс принято именно так подбирать соседок по спальням.
— Ты будешь в первом классе, вместе со мной.
— Да, — киваю я. — А еще кто там?
Энн тщательно выговаривает имена:
— Это Фелисити и Пиппа…
Она внезапно замолкает.
— Фелисити и Пиппа? Милые имена, — бодро говорю я.
Замечание настолько бессмысленное, что за него меня бы следовало пристрелить, но я умираю от желания узнать побольше о девушках, вместе с которыми мне придется учиться.
Энн Брэдшоу понижает голос:
— Зато сами они не милые. Ничуть.
Колокол наконец умолкает, и в воздухе как будто повисает странная пустая тишина.
— Нет? Они что, наполовину девушки, наполовину волчицы? Или они облизывают ножи для масла?
Энн вовсе не считает мои слова забавными; наоборот, ее глаза становятся вдруг холодными и жесткими.
— Поосторожнее с ними. Не доверяй…
За нашими спинами слышится хрипловатый голос:
— Опять болтаешь лишнее, Энн?
Мы резко оборачиваемся и видим два лица, возникшие из тумана. Блондинка и красавица. Должно быть, они отстали от других и крались за нами. Хриплый голос принадлежит блондинке.
— Разве ты не знаешь, что это самое что ни на есть настоящее предательство?
Энн Брэдшоу разевает рот, но ничего не говорит.
Брюнетка смеется и что-то шепчет на ухо блондинке, та расцветает роскошной улыбкой. А потом тычет пальцем в мою сторону.
— Ты ведь новенькая?
Мне не нравится тон, которым она это произнесла. Новенькая. Как будто я насекомое, еще не подвергнутое классификации.
