Чтобы удостовериться в реальности своего нахождения в этом мире, он привстал и резко ударил по земле каблуком сапога, потом закрыл и вновь открыл глаза, выплюнул и отёр ладонью губы, почувствовав приятное покалывание отросшей щетины. «Да нет, вроде бы живой. В лесу птицы пели, здесь играет музыка… Правда, эта музыка большей частью такая, какую я не мог нигде слышать раньше. Но она ведь реальна, стало быть, должно быть реальным и всё, что происходит со мной…»
И действительно, мир вокруг совершенно не мог быть вымышленным. Вовсю припекало весёлое и яркое солнце, над торговыми рядами стоял гул живых голосов, лёгкий тёплый ветерок доносил запахи то квашенной капусты, то селёдки. А из под забора, как положено, попахивало тухлятиной и кошачьей мочой. Шумела молодая листва на двух высоких липах, с направления улицы ясно были различимы звуки автомобильных моторов и тарахтение трактора — конечно же, весь эти свет, звук, запахи, голубая дымка в небе, солнечное тепло, муравьи на песке, брошенные окурки и затёкшая от сидения на бордюрном камне нога — всё это было живым и осязаемым, как осязаема и реальна во всех своих чувственных проявлениях настоящая жизнь.
А коль скоро ты, Петрович, оказался в этом неведомом новом мире, отстоящим от срок второго года не менее чем на 68 лет, то необходимо этот мир скорейшим образом познать. Инвалид вот спел про войну в каком-то Афганистане — отлично, вот пускай и расскажет, где своё увечье приобрёл.
— А скажи-ка, дорогой товарищ, на какой же это войне тебе так не повезло?
— На какой, на какой… На афганской, дорогой! Меня тут каждая собака знает. Когда в восемьдесят третьем оттуда вернулся без ноги и с медалью, то каждую неделю — ходил к школьникам на уроки мужества, статьи обо мне печатали во всех здешних газетах… В каждом президиуме был почётный заседатель! Был героем, стал изгоем. Ни лекарств, ни надбавок, а теперь вот и последней комнаты лишают! Сдохни, ветеран несчастный, освободи землю для богатых и счастливых! Эй, Сидоркин, ножи готовь!…
«Понятно. В сорок третьем или чуть позже наши Берлин взяли, а потом, стало быть, случилась ещё какая-то война в Афганистане. Что же мы в той Азии забыли… Или — на нас напали? Но тогда кто мог напасть? Неужели японцы? А кто эти богатые и счастливые, о которых так обижается инвалид? В тылу, что ли, раскормили мы столько мещан? Или они — новые захватчики?»
Но разговор явно задавался, на вопросы Петровича инвалид был готов выплёскивать потоки переполняющих его эмоций, щедро насыщенных фактами и оценками малопонятной современной жизни. В этих условиях делать паузу было недопустимо, поэтому Петрович, практически не задумываясь, с ходу решил инвалиду подыграть:
— А я вот тоже вокруг сморю — и, сколько живу, всё не могу понять: с кем и за что мы воевали? А за что воюем теперь? Или уже отвоевались?
— Кто отвоевался, а кто — нет, — равнодушно ответил инвалид-ветеран. Потом, крякнув, продолжил, чётко и значительно громче выговаривая слова. — Сперва воевали за советскую власть. Потом — за мир во всём мире. А когда советская власть приказала долго жить, шарахнули по коммунистами, из танков, прямой наводкой по ихнему Белому дому на Красной Пресне. Жась — и нету! Кто бы мог подумать, всего-то пара залпов — и семидесяти лет коммунизма как ни бывало! Потом воевали с чеченцами, причем воевали хитро, дважды. Во как! А нынче на повестке дня у нас — война с чиновниками и коррупционерами. Только они, коррупционеры, зная об этом, наносят по трудящимся упреждающий удар!
С этими словами инвалид молодцевато растянул меха и срывающимся петушиным фальцетом запел что-то совершенно неприличное:
Прокурор с главой района
Возле рощи строятся -
Значит, штрафы и поборы
В городе утроятся!
В области тюрьму открыли -
Как в гестапо камерки.
Денежки несите, или
Всех засадим намертво,
К чёртовой маманеньке!
Наш глава — профессор ренты,
Папа-мама, не горюй!
Ему платят дивиденды,
Ну а ветерану — чек!
Завершив последнюю частушку выразительным проигрышем, инвалид попытался было перейти к следующей, однако был остановлен непонятно откуда возникшим молодцем из компании трёх парней спортивного сложения в ослепительно-белых рубашках, заправленных в брюки камуфлированной окраски, снизу стягиваемых высокими шнурованными ботинками из пупырчатой свиной кожи.
