(Чель Эспмарк. Тайная трапеза: Меня все еще зовут Мандельштам. 1984).
«И тогда появляется Мандельштам. Как все живо и убедительно, какая умелая хватка в творениях этого изумительно богатого гения — высочайшая хвала тому господству, что достигается поэтическим воображением. Как всегда, Мандельштам пишет ликующе и убедительно. Он возвращает Данте из пантеона к нёбу»
(Шимус Хини. Господство языка. 1986).
«Мандельштам обладал зрением, которое обнаруживает и сближает крайности, выявляет их названия. С ним мы постигаем содрогание земной коры, ее разноликие обряды — преимущество одухотворенных, способных объединить глубинный человеческий огонь с влагой многообразных чувств»
(Рене Шар. Похвала подозреваемой. 1987).
«Если б Россия была создана Анной Ахматовой, если б Мандельштам был законодателем, а Сталин — лишь маргинальной фигурой забытого грузинского эпоса, если б Россия сбросила с себя мохнатую медвежью шкуру, если б она могла жить словом, а не кулачной силой, если б Россия, если б Россия…»
(Адам Загаевский. Стихотворения. 1989).
«Стихи Мандельштама обладают тем же качеством, что и мудрые колыбельные песни: они утешают, окрыляя сознание. Легкость внутри исторической катастрофы, эта музыкальность на грани безумия — в миг, когда буйствует мировой дух и все поглощается революционной фразой: кто другой нашел бы для этого столь многозначное выражение? […] Он вдохнул жизнь во все сущее и насытил его душой и временем. Я надеюсь, что будущее принадлежит Мандельштаму…»
(Дурс Грюнбайн. Разговор с Хайнц-Норбертом Йоксом / Разговор с Хельмутом Бёттигером. 2001/2002).
