Кох поставил перед собой новую цель. Он посчитал, что необходимо сделать бактерии настолько хорошо различимыми, что опровергать их существование никто бы уже не осмелился. И в этом деле его не подвели интуиция и дарование. Ему удалось выяснить, что живые бактерии, говоря условно, впитывают в себя пигмент, а потому разные их виды имеют разную окраску. И благодаря пестроте их можно различать, глаз сразу же выхватывал их на фоне живой ткани, питательной среды. И эта его находка была чрезвычайно важна.
Исходя из этого, Кох нашел способ сделать фотографии живых микробов непосредственно через микроскоп. Вооруженный только самыми основами теории, Кох приступает к поиску бактерий, ответственных за болезни, ставшие бичами всех современных больниц: гнойную лихорадку, краснуху, столбняк, гангрену. В ходе его изысканий ему открылось, что гнойная лихорадка и вправду вызывается бактериями. А ведь это предположение и легло в основу листеровского метода лечения ран, хотя сам Листер так и не смог доказать их существования. «Опыты по этиологии заболеваний, вызываемых раневыми инфекциями…» («Untersuchungen ber die tiologie der Wundinfektionkrankheiten…») Таково было заглавие второго труда Коха, в котором он впервые дал точное описание «убийце из темноты» и доказал его существование в экспериментах над животными. И это было только начало, поскольку возбудителей прочих многообразных раневых инфекций распознать оказалось значительно сложнее, чем возбудителей сибирской язвы. Но в этом ему помогла очередная революция в мире медицины и, прежде всего, хирургии.
В том я был убежден, когда покидал Вольштайн. Всего несколькими месяцами позже Роберт Кох в качестве правительственного советника при Кайзеровском управлении здравоохранения был вызван в Берлин. К наиболее выдающимся его достижениям этого периода, ставшего наиболее плодотворным, принадлежит открытие в 1882 году возбудителя туберкулеза и позже, в 1883-м, бацилл холеры. Расцвет его научной работы пришелся, к несчастью, на закат его жизни. Кох умер в 1910 году.
Отправляясь в незнакомый мне Вольштайн, я оставил Сьюзен, мою жену, в Галле, в доме профессора Фолькмана, который был первым из немецких хирургов, кто в 1872 году доверил свою клинику и пациентов антисептическому методу Листера и с тех пор стал его ярым приверженцем. Самочувствие Сьюзен внушало некоторые опасения: она жаловалась на легкое недомогание, которое в действительности было предвестником тяжелого заболевания, поселившегося в ее теле значительно раньше. Поэтому по возвращении от Коха я поспешил в Галле, чтобы оттуда вместе со Сьюзен отправиться в запланированное нами летнее путешествие по французскому побережью Бискайского залива.
Только ступив на порог красивого дома Фолькмана, в салоне я застал Сьюзен за беседой с неким молодым человеком. Он говорил с американским акцентом, но одежда его выдавала в нем англичанина.
«Любимый, – обратилась ко мне Сьюзен после наших первых приветствий, – это мистер Хальстед из Нью-Йорка. Он учился в Терапевтическо-хирургическом колледже и работал в нью-йоркской больнице Бельвью Хоспитал, а теперь вот уже два года живет в Европе. Здесь он успел поработать у профессора Бильрота в Вене, профессора Тирша в Лейпциге, у профессора Бергмана в Вюрцбурге. И теперь он практикуется у профессора Фолькмана. Он особенно интересуется теорией Листера и антисептикой. И конечно, мы оба с нетерпением готовы выслушать все, что ты сможешь рассказать нам о профессоре Кохе…»
Хальстед был худощавым молодым человеком с атлетически развитыми, широкими плечами и своенравным выражением на несимметричном лице, откуда близоруко глядели умные глаза, а по обеим сторонам топорщились крупные уши.
Внешне он являл собой образец ухоженной, даже, пожалуй, чрезмерной элегантности, которая отличала его и все последующие годы. Но еще более бросались в глаза робость и замкнутость его натуры, едкая ирония во взгляде, которые он старательно прятал за вежливостью и обходительностью.
По всей вероятности, в эти часы нашей первой случайной встречи он, как и я, не мог предположить, что сыграет довольно важную роль в тогда только предстоявшей борьбе за распространение антисептики по всем операционным залам мира и, прежде всего, Америки, а особенно Нью-Йорка; что именно ему суждено было сделать совершенно особенный вклад в победу листеровского метода.
