В этом письме под светом рампы оказались самые уродливые черты характера Мортона. Он и словом не обмолвился о том «средстве», которое уже давно было известно Уэллсу, более того, которое он уже не раз опробовал, чтобы в результате вернуться к более безопасному, по его мнению, веселящему газу. Он наносит Уэллсу проникающую душевную рану, хвастливо сообщая ему, какой неимоверный успех выпал на его долю, в то время как Уэллсу удача изменила. Но в руках Мортона не только кнут, но и пряник: он полагал, что начатое им дело заинтересует Уэллса в той же степени, что и его самого. Он предложил ему своего рода совместную сделку.
Нимало не медля, Уэллс ответил: «Уважаемый господин, – писал он, – я получил Ваше письмо только вчера. Пишу Вам в большой спешке, поскольку опасаюсь, что Вы неверно распорядитесь своим изобретением и передадите ваши права на него, что ставит под вопрос все Ваше предприятие. Прошу Вас не принимать дальнейших решений до самой нашей встречи. Я планирую на следующей неделе приехать в Бостон, возможно, уже в понедельник ночью. Если использование газа не слишком обременительно и действительно имело описанный Вами успех, Вас можно только поздравить, но при условии, что Вы сумеете найти ему правильное применение…»
Мне так и не удалось установить, действительно ли Уэллс приезжал в Бостон, чтобы еще раз лично встретиться с Мортоном, или его все же удержало в Хартфорде слабое здоровье, или, может, тон и изложенные факты как раз вовремя натолкнули его на мысль о подлинных намерениях Мортона.
В любом случае Мортон был вполне удовлетворен тем, что ему удалось так надолго задержать Уэллса – этого времени как раз хватило на то, чтобы получить патент на его «изобретение». В той же поспешной и решительной манере он пишет ко второму человеку, чьему совету – и это еще одна случайность – он обязан своим успехом. Этим человеком был Чарльз Джексон.
Инстинктивно он почувствовал, что Джексон несколько рисковее Уэллса. Разумеется, Мортон не понаслышке знал, с каким патологическим эгоизмом он оспаривал приоритетное право и заслуги таких изобретателей и первооткрывателей, как Морзе и Бомон. Поэтому Мортон не пытался исключить его из конкурентной борьбы, всего-навсего перешагнув через него. Он предложил Джексону десять процентов с каждой сделки, на заключение которых он надеялся после получения патента. Но гонорар он мог пообещать только в том случае, если Джексон не станет зачинателем скандала вокруг его изобретения, а именно не будет намекать на применение им обычного эфира.
Джексон принимает это предложение. Что побудило к этому поступку его, человека, принципы которого были столь же строги, сколь были черны и мутны потемки его души, остается неясным по сей день. Но и последовавшие – невероятно причудливые – события таят много загадок. В любом случае в выданном патенте в графе «Правообладатель» значится имя Мортона, но упоминается также и Чарльз Джексон.
В те памятные дни Джексон не хуже Мортона осознавал, что подлинным изобретателем наркоза является Хорас Уэллс, но, связанный обещанием, Джексон молчал о бесплотности, газообразности претензий Мортона. И так он будет молчать до конца своей жизни.
Выдача патента привела Мортона в состояние эйфории. Поскольку он не мог запатентовать повсеместно известный эфир, он был зарегистрирован как обладатель патента на метод, который подразумевает вдыхание этого средства. Но с присущей ему, по праву сказать, удивительной наивностью он надеялся исподтишка привязать к этому патенту и «свое средство».
Еще в октябре 1846 года он уполномочил представителей во всех американских штатах распространять лицензии на «его средство» среди врачей и больниц. Одновременно с тем он пытался насадить свое влияние в Англии и Франции, для чего начал разыскивать представителей и в этих странах, чтобы те в будущем могли обеспечить лицензиями местных врачей. Запоминающееся, бойкое имя для ароматизированного эфира – также плод не его фантазии. На этот раз на помощь ему пришел ассистент Тенни. Имя было избрано следующее: «летеон», что с оглядкой на древнегреческую мифологию означало «напиток забвения». Но все же газовое обезболивание получило свое окончательное название благодаря незначительной приписке О. У. Холмса, который нарек его анестезией! Этому слову и суждено было распространиться по всему миру.
