Век драконов - страница 55

— Слушаю и повинуюсь, — ответил Крак, преклоняясь перед стариком и сияя от сдержанной радости.

Старик назвал Крака красивым, большим и сильным, наверное, чтобы возбудить в нем соревнование, потому что на самом деле Крак был мал, даже очень мал, и притом худ так же, как и его прародитель.

Лицо его было широко и покрыто красным загаром: надо лбом торчали жиденькие рыжие волосы, жирные, страшно спутанные, засыпанные пеплом и всяким сором. Он был очень некрасив, этот жалкий первобытный ребенок. Зато глаза его, глубоко запавшие, были полны жизни и блестели пробуждающимся умом.

Он нетерпеливо стремился поскорее двинуться в путь и ударял широкой ступней с большими пальцами о землю, а всей пятерней сильно тянул себя за губы, как и теперь еще делают африканские негры в минуты сильных душевных волнений.

Но вот прародитель появился и спустился по высоким каменным ступеням с быстротой, удивительной для его преклонных лет. За ним шла целая орда мальчуганов-дикарей. Все они, как и Крак, были чуть прикрыты от холода жалким плащами из звериных шкур.

Самый старший из них — Гель. Ему уже пятнадцать лет. В ожидании достославного дня, когда охотники возьмут его с собой, он успел прославиться, как несравненный рыболов. Под руководством прародителя он научился вырезать из раковин острием кремневого осколка острые удочки, всегда убийственные для рыб. При помощи самодельного гарпуна, снабженного на конце обломком кости с тончайшими зубцами, он настигал в водяной глубине даже громадных лососей.

За ним шел Рюг-большеухий. О нем можно было бы сказать, что у него слух и нюх собаки, если б в то время, когда жил Рюг, собака с ее качествами, так хорошо нам знакомыми, не была еще совершенно неизвестна.

Рюг по запаху узнавал, где в частом кустарнике созрели плоды и где показались из-под земли молодые грибы; он распознавал деревья с закрытыми глазами по шелесту их листьев. Оба мальчика гордо выступали вперед, а за ними с серьезным видом и молча следовали другие мальчуганы.

Прародитель подал знак, что пора двинуться в путь, и сам стал во главе детской группы, — словно нынешний учитель, отправляющийся с учениками на прогулку.

Только маленькие спутники старика, — подробность, отличающая их группу от групп современных школьников, отправляющихся на загородную прогулку, — несли все нечто в роде мешков, грубо сплетенных из узких полосок древесной коры, и держали в руке кто короткую палицу с тяжелой головкой, кто копье с каменным наконечником, кто нечто вроде головки молота из темного камня со следами долгой полировки от трения в выбоине скалы, наполненной песком и водой.

Они шли тихо, ступая легко, бесшумно, так как твердо помнили наказ Старейшего и своих отцов о необходимости научиться к тому времени, когда придет и их черед идти в безмолвные леса на охоту, привлекать по возможности меньше внимания дичи и незнакомых злых грабителей.

Матери подошли к выходу и с доброй улыбкой смотрели им вслед.

Кроме матерей, провожали мальчиков еще две девочки, стройные и высокие — Маб и Он. Они смотрели с завистью вслед мальчикам.

А в самом дымном обиталище Крака и его семьи, рядом с горящим огоньком, который слабо потрескивал в центре огромной кучи пепла и потухших углей, стоял на коленях совсем крошечный представитель первобытного человечества.

Это был самый младший из мальчиков, по имени Ожо.

Тяжело у него на сердце; порой из его впалой грудки вырывался тихий вздох: как жаль, что ему нельзя было пойти со Старейшим. Но он сдерживал слезы и мужественно исполнял свои долг.

Сегодня его черед поддерживать огонь от зари до ночи.

Он — доверенное лицо!

Мальчуган гордился этим и старался с достоинством нести ту большую ответственность, которая выпала на его долю. Огонь — самая большая драгоценность в пещере, если он даст ему погаснуть, его ждет ужасное наказание. Вот почему, едва мальчик замечал, что пламя уменьшается и грозит потухнуть, как он начинал быстро подбрасывать на огонь ветки смолистого дерева, чтобы снова дать огню пищу и оживить его.

И если глазки Ожо порой наполнялись слезами, заволакивающими зрение, то эти слезы вызваны были вовсе не горем, а едким дымом.