- Совсем, голубок, сиротой остался. С трех годков, рассказывал полковник, без матери рос. Куда же его теперь? К Лушке, что ли, отправить? Пущай с Макаркой моим вместе живут. Друзьями, может, будут.
Младшего своего сына, шестилетнего Макара, Кафтанов укрывал где-то по заимкам в таежной глухомани, поручив его заботам разбитной и развратной михайловской бабенки Лукерьи Кашкаровой.
- Верно, отправлю-ка его к Лушке, - повторил Кафтанов. - А сейчас, Ваньша, айда в лес поглубже от греха. А то светает уж. Неужель весь полк и наших людей в Михайловке партизаны похлестали? Чем и как? Не должно быть. А все же нам надо обнюхаться. Береженого бог бережет.
- Анну-то, Анну зачем ты? - невольно вырвалось у Ивана.
- Ну! - сухо прикрикнул Кафтанов. - Переживешь. Ее, сучку, не пулей бы, на куски бы раздергать. - И пошел от берега.
Проливался сверху запоздалый рассвет. Иван глядел на маячившую впереди сутулую спину Кафтанова, и ему хотелось выдернуть из кармана наган и раз за разом высадить весь барабан в это широкое, ненавистное тело. Непонятно сейчас Ивану, почему не осмелился, такой был удобный момент. "Да и вообще, мало ли их было, таких моментов? - усмехнулся он кисло. - Дурак потому что, как сказал Инютин".
Тем утром, когда совсем рассвело, они вышли на таежную дорогу, свежеистоптапную копытами, сапогами, изрезанную колесами, и поняли, что здесь на восток, в заогневские леса, прошел отряд Кружилина.
Партизаны вернулись недели через две, отдохнувшие, хорошо вооруженные.
Бывший зубовский полк, оставшийся без командира, к тому времени был отозван куда-то. Роли теперь переменились, теперь партизаны по пятам преследовали отряд Кафтанова, загоняя его все дальше в верховья Громотухи, пока он не оказался в этой самой Зятьковой Балке.
Иван все так же был при Кафтанове ординарцем и телохранителем. Он еще более похудел, глаза ввалились, стал угрюм, молчалив.
- Да не сохни ты! - сказал ему Кафтанов уже тут, в Зятьковой Балке. Живучей кошки она, Анна твоя, оказалась.
- Как? - не понял Иван.
- А так, живая... Надо было мне еще разок-другой влепить ей. А раз живая я от своего слова не отказываюсь. Поймаем ее.
- Как? - еще раз переспросил Иван.
- Мишка вон Косоротов поймает. Я ему приказ дал. Он уехал уж. Михаил Косоротов, когда отозвали зубовский полк, остался в отряде Кафтанова.
- Куда уехал? - все еще никак не мог понять Иван.
- За Анной. Имеем сведения - очухалась она от моей пули, ездит сейчас по деревням, пимы да рукавицы для партизан собирает. Косоротов и прижучит ее где-нито.
И Косоротов "прижучил". Он вернулся через день после этого разговора, сбросил с седла связанную Анну, выдернул тряпку из ее рта.
- Получай, - сказал он Кафтанову.
- Анна? Анна! - вскричал Иван, подбегая.
- А Кирюхи моего не было с ней? - спросил Демьян Инютин, - Его бы, свиненка, достать ишо мне. - И, потоптав землю деревяшкой, добавил непонятно: - А на этой я бы не Ивана... я бы сам на ней женился.
Анна, со спутанными волосами, посиневшая, полузадохнувшаяся, лежала в пыли. Иван хотел развязать ее, помочь встать. По она сама поднялась на колени, вскинула голову, поглядела на Ивана таким взглядом, что он попятился. И вот...
* * * *
Бой в Зятьковой Балке Кафтанов принимать не стал, увел своих людей за два десятка верст, в деревню Лунево. Ужиная в просторной избе, велел Демьяну Инютину привести к себе дочь из амбара, где ее держали теперь под замком.
- Значит, не хочешь за Ивана выйти? В последний раз задаю вопрос.
- Не надо, - сказал сидевший на лавке у окна Иван, болезненно скривив губы. - Не выпросишь ведь действительно. Отпусти ее, Михаил Лукич. Пускай...
- Что? Значит, отказываешься от нее?
- Я помер бы за нее. Да что... Она и крошки не отломит.
- Какой такой крошки еще? - рассердился Кафтанов.
- Я вообще. Не выпросишь, говорю. Отпусти ее. А я вдвойне тебе отслужу.
Кафтанов бросил деревянную ложку, упер взгляд в Ивана, долго своим взглядом давил его. Потом стал глядеть на дочь. Анна стояла у дверей, прислонившись к косяку. Она была в серой вязаной кофточке и черной измятой юбке, в мягких сапогах, голенища плотно облегали полные икры. На плечи была накинута кожанка, на голове ситцевый платочек, из-под которого вываливались светлые пряди волос.
