Очевидно, что чувствительному мальчику было трудно выйти из-под влияния такой матери. Говорят, что она всегда предчувствовала смерть сына. Несколько раз она считала его погибшим и надевала эффектную черную вуаль, похожую на те, которые носят овдовевшие француженки. И каждый раз она с большим разочарованием снимала траур, когда оказывалось, что ее сын жив. В ее бессознательном преобладал архетипический паттерн, который мы называем матерью-смертью.
В нашем обществе архетип матери-смерти как-то не находит достаточных доказательств своей реализации, но однажды мне пришлось испытать сильнейшее потрясение, столкнувшись с характерным для этого архетипа случаем.
Мне нужно было встретиться с одним человеком. Место встречи было назначено в доме, владелица которого постоянно критиковала и изводила упреками своего единственного сына-пуэра. Люди они были простые, содержали небольшую булочную. Сын нигде не работал, носил костюм для верховой езды и разъезжал верхом по всей округе. Это был очень элегантный молодой человек, типичный Дон Жуан, и, если верить слухам, каждые четыре дня менял девушку. Однажды юноша с подругой поехали искупаться на Цюрихское озеро. Там и произошла классическая ситуация, описанная Гете: halb zog sie ihn, halb sink er bin («Чем больше она его вытаскивала, тем больше он тонул»). Они стали тонуть оба. Девушку удалось спасти, но когда вытащили из воды юношу, он уже был мертв. О трагедии я узнала из газет. Приехав в дом, я тут же встретила мать (которая, кстати, была вдовой) и выразила ей свои соболезнования в связи с постигшим ее несчастьем. Она пригласила меня в гостиную, в которой я увидела фотографию ее сына на смертном одре, усыпанном цветами, словно могила героя. «Посмотрите на него! Как он прекрасен в смерти!» — сказала она. Я с ней согласилась, а она улыбнулась и произнесла: «Да, я предпочитаю иметь его таким, чем отдать в руки другой женщины».
Замечание с места: В Калифорнии мы столкнулись с похожим случаем. Восьмидесятилетняя пациентка занималась тем, что постоянно рисовала изображения головы своего сына, умершего около тридцати пяти лет назад. Когда другая женщина спросила ее, почему она всегда занимается тем, что вызывает у нее боль, пациентка ответила (причем по щекам ее катились слезы): «Понимаете, я потеряла сына». Она никогда не отпускала его от себя и постоянно воспроизводила его образ.
Действительно, она создала религиозный культ из своего сына, он превратился для нее в погибшего Таммуза, Адониса, Аттиса. Он заменил ей образ Бога. Сын действительно становится для нее подобием распятого Христа, а она сама — Девой Марией, рыдающей у распятия.
Жизнь одного человека приобретает архетипический смысл для другого, и последний находит огромное удовлетворение в этом. В таких случаях женщина перестает быть просто госпожой N.. потерявшей сына в результате несчастного случая. Она становится Великой Матерью, Девой Марией, оплакивающей сына у подножия креста: это возвышает ее как мать и придает ее печали некий глубокий смысл. Если женщина неправильно относится к смерти сына, значит, получается нечто подобное тому, что вы сказали.
Меня потрясло то, что я услышала от той женщины. Тогда я сказала себе, что в силу своей наивности она высказала вслух то, что многие думают про себя. Будучи простой женщиной, она прямо сказала: «Лучше так, чем отдать его другой женщине». Она только озвучила факт того, что именно она была его женой! На мой взгляд, эта женщина в чем-то похожа на мать Сент-Экзюпери, иначе зачем той так часто делать предположения о смерти своего сына и раньше времени надевать траурную вуаль? Все происходило так, словно она всегда знала, что ее сын погибнет. Возможно, она не только знала, но и в какой-то мере желала этого. Скорее всего, не она, а нечто внутри нее желало смерти сына. Мы лишь знаем, что ужасный обезличенный паттерн пропитывал всю ее внутреннюю жизнь.
На уровне сознания Сент-Экзюпери явно обладал позитивным материнским комплексом, который всегда включает в себя опасность быть поглощенным бессознательным.
Сент-Экзюпери пишет о том, что показывал свой рисунок многим взрослым, пытаясь заставить их понять его смысл. Это позволяет предположить, что он не был обречен, как будто внутри него еще оставалась надежда попытаться найти какое-то понимание у людей. Если бы только он мог найти того, кто спросил бы у него, что же он такое нарисовал, и рассказал, что это очень опасно и значит то-то и то-то! Он хотел, чтобы его поняли, но не нашел этого понимания. Я думаю, что если бы он в какой-то степени познакомился с психологией — быть может, это прозвучит слишком оптимистично, — но если бы он все же соприкоснулся с ней, его проблему можно было бы решить. Ведь он был очень близок к тому, чтобы самому найти правильный выход.
