- Рассказывай, что там у вас на съемках, в этом вонючем Серпухове произошло.
На рык худрука многие оборачивались.
- Не в Серпухове, - поправил его Виктор.
- Неважно, - перебил худрук. - Рассказывай.
Неизвестно откуда объявились две полузнакомые гражданки, молодые еще и нахальные.
- Ой, как интересно! - сказала одна из них. - Можно и нам послушать?
- Я этого Сергея знала, - сообщила другая. - Можно и нам послушать?
Артистки, что с них взять. Худрук налил и им.
- Ну, Виктор, Виктор же... - страстно требовала рассказа первая.
Слаб человек, нестоек мужчина. Вдохновленный обещающими женскими взглядами Виктор зашелся соловьем. Повышая и понижая в нужных местах голос, описывал пейзажи, резкими штрихами рисовал ситуацию, подробно и в лицах воспроизводил диалоги. И про неудачную подсечку, и про смерть лошади, и про черный запой Сергея, и про выезд на съемку, и про трусливого героя, и про страшный крик, и про желтое пятно на зеленой поверхности болота, и про каскетку режиссера. Только про установку фанерного памятника не рассказал. Не хотел.
Помолчали для приличия. Но худрук терпел недолго: не мог он допустить, что кто-то позволил себе держать площадку столь длительное время.
- А вот у меня на съемках в восемьдесят третьем году... - начал он.
И пошли кинематографические байки, запас которых неиссякаем. Заказали вторую бутылочку. Ля, ля, тополя, - и не заметили, как стало полдвенадцатого. Одну из слушательниц, которая посимпатичнее, Виктор прихватил с собой.
На кухоньке устроили дополнительный ужин, в основном, для того, чтобы изнемогший от алкогольного воздержания Виктор смог приложиться к запотевшей в холодильнике бутылочке. Основательно приложиться.
Потом легли в койку.
Среди ночи он проснулся попить водички. Сел, резко спустил ноги с тахты. Сильно расшатанная эта мебель довольно громко заскрипела. Слушательница зашевелилась под простыней, собралась в клубочек, в полусне закапризничала:
- Замерзла что-то, Витя. Накрой меня.
Вспомнил: Ларисой зовут. В ящике нашел верблюжье одеяло, накрыл им поверх простыни Ларису, вскользь поцеловал в щеку, сказал, стараясь, чтобы ласково:
- Спи, Лара.
Она притихла, а он пошел на кухню. Открыл холодильник, достал бутылку "пепси", долго и трудно пил из горла круто газированное пойло. Напился и глянул в окно. Вниз, на землю. За окном - внизу и вверху - отвратительная тусклая московская ночь. Просматривались в далекой глубине убогая улица и зеленая замысловатая крыша дома-музея Васнецова.
Дрожь пробила Виктора. В ста верстах от дома-музея Васнецова в тухлой жиже на неизведанной глубине лежал Серега.
- Клавочка, лапочка, ну, покажи! - молил Виктор монтажера. Лапочка Клавочка, неотрывно глядя в живое окошко на монтажном столе, отвечала раздраженно:
- Виктор Ильич, мне еще пять коробок разбирать, чтобы отобранные дубли вырезать и подложить, а в четыре электричка. У них там зал на семь заказан.
- Клавочка, я тебя в щечку поцелую.
Прошедшая за многие годы работы на киностудии огонь, воду и университеты фантастических и непредсказуемых киношных приключений, Клавочка вдруг застеснялась и только в последний момент нашлась:
- Вот уж подарок так подарок! - обернулась, улыбнулась, предложила. Если хотите, можете взять эту коробку и сами посмотреть.
- Хочу, хочу, - тотчас же согласился Виктор.
- Тогда пойдемте. Я с девочками договорюсь, и вас в зал на десять минут пустят.
Договорились. Виктор сидел в полутемном прокуренном зале и ждал звонка. Позвонили.
- Начинайте, - сказал он в телефонную трубку.
От уха поручика камера глядела на пожилого господина в светлом костюме и сером котелке, стоявшего у дверей дома и слушавшего поручика.
- Простите, - говорил поручик за кадром. - Мне необходимо срочно сшить новую шинель. Порекомендовали обратиться к портному Алексееву. Вероятно, это вы Алексеев?
...Опять ухо поручика и текст: "Простите..." И опять ухо. Всего шесть раз. Отечественную пленку не жалели, паразиты, не кодак, чай.
...Теперь ухо портного Алексеева, а поручик уже лицом к камере говорил: "Простите..." На этот раз обошлись тремя дублями...
