Вечник. Исповедь на перевале духа - страница 29
Каждое ремесло имеет свою тайну, и живет она в сердце мастера. И расцветает из-под его рук. А наибольшая тайна в том, что когда мастер творит, его хранит Творец.
Был он немногословен, добр, скорый на смех, любил присказку: «Работе если не сядешь на карк, так она тебе сядет». Таким остался в моей памяти тот человек, что оставил после себя огром трудов для людской пользы. А себе, услышал я погодя, не успел и крест вытесать - крепил после наводнения мост, и подмытые колоды придавили его...
В то лето моя душа летала под облаками. Ежедневно я видел Терезку. Белая сорочка, белое монисто-бусы, белые зубы при терновых очах волновали мою кровь. Подавая ей пустую миску, я норовил дотронуться до ее пальцев, и она понимающе их придерживала. Искры высекали те прикосновения, я так вспыхивал, что боялся, как бы не охватило огнем щепки под ногами.
Как-то в субботу я возвращался из гимназии в село. Убегал от грозовой тучи. У большака на распутье мастер ставил дубовый крест. Под орешиной на подводе сидела Терезка. Мне обрадовались.
«Сейчас небо прорвет, а я еще должен с дьяком побеседовать, - сетовал мастер. - Не свезешь ли мою Терезку вниз?»
«Свезу»,-обрадованно ответил я и положил связку книг на солому.
Она подвинулась. Расправила обрус-покрывало. Кони, напуганные громом, рванули, ударили сразу же четырьмя копытами. Воз загремел по кремнистому пути, ровно жестяное ведро. Подпрыгивая на ухабах, мы рассекали ветер. Только заросли метельной травы мелькали по обе стороны. Буря настигала нас. Молнии разили ближний грабник. Горстями шрота ударили в плечи первые капли. И черные крапинки очей сверкнули у моего плеча. Как я хотел их осушить губами, выпить из них страх!
Твердая колея превратилась в скользкое глинище. Возом мотало, будто санями по снегу. С неба хлестали холодные плети. Красноватые потоки зажурчали под колесами. Терезка ухватила меня за пояс, завопила в уши:
«Надо путать коней!»
Я и сам понимал, что надо, но если теперь их внезапно сдержать, воз покалечит им ноги и сам загремит в обрыв. Я помнил дедову науку: лошади - умная животина: когда не знаешь, как управлять, дай им волю, и они сами вывезут.
Кони, кося кровавыми глазами, тормозили копытами, чтоб воз не разнесло. Я должен им помочь, но как? Ухватил вилы и воткнул держак меж спицы. Воз какое-то время сунулся на самих дугах, но колесо сломало и перекололо древко вил. Мы дальше летели в темную от дождя бездну. Терезка охватила меня обручем. Свободной рукой я нашарил в соломе цепь. Закрепив один конец за люшню - упорку, прикрепленную к оси, другой метнул меж спицы. Колесо затрещало и остановилось, а воз швырнуло в сторону и развернуло поперек пути. Кони с усталости и испуга рухнули на колени. Я соскочил с воза и жердью помог им подняться и сойти в овражек, в заросли черемухи. Тогда надергал из- под низу охапку сухой соломы и расстелил под возом. Терезка на это поглядывала обреченными глазами. Я снял ее с воза и устроил на подстилке.
Дождевые жемчужинки трепетали на ее бровях и в пушку над губой. Я снимал их прикосновением пальцев, не зная, чем вытереть ее мокрое бледное лицо. Мелко дрожало под намокшей, плотно прилипшей одеждой ее тело пыпкатыми сиськами, западинкой на пупе и твердым горбиком ниже живота. Чем я мог ее согреть? Прижал к себе, утопил, охватил ладонями острые крылышки лопаток. И губы ее сладким ожогом припечатали мои очи. Где-то зловеще гремело, но я не слышал этого, потому как сердце в груди гремело сильнее.
Я слизывал с ее личика дождевую свежесть, перехватывал ртом зной ее дыхания, мягчил губами твердость ее сосков, похожих на несозревшие плоды яперки-шелковицы. И сам неудержимо твердел в истомной дрожи:
«Будешь моей?»
«Иль ты слепой. Не видишь?»
«Ты богатая. Мне не ровня».
«А ты ученый, мне не нареченый!»
«Ты файная, как первая фиалка».
«А ты умный, как попова шапка».
«Что из этого?»
«Красота до венца, а разум до конца».
«Ты у мастера одиночка, а я безродный копылец».
«Ты панской крови, все то видят. От прямого дерева прямая и тень».
