— Да, я слышал об этом, — прервал председатель ее жалобы. — Я ничего не могу поделать, Жофи. Все верно, я взял его на работу, но не в моей власти заставить людей любить его.
— Не он один сидел в тюрьме, дядя Деметер, — пыталась подыскать доводы Жофия. — Фери Шлотта во время войны служил охранником и отсидел десять лет как военный преступник. Едва успел выйти на волю в пятьдесят пятом, как в пятьдесят шестом снова сел — на шесть лет. А люди не гнушаются руку ему протягивать, чокаются с ним, сплетни его выслушивают.
Деметер предостерегающе поднял руку:
— Шлотта не в кооперативе, а в корчме работает: в подвале винные бочки перекатывает.
— Варга с приятелями три года воровал бензин и солярку. А когда получил четыре года, все принялись его жалеть: «Господи, ведь двое детей у него! Человеку тоже хотелось жить не хуже других»… А Липота Радича сыновья? У этих на счету пять краж со взломом, то корчму ограбят, то почту, пока наконец их с поличным не взяли. А люди только головой качают: «Молодо-зелено… Какой с них спрос!..» С Аникой, заведующей магазином, уж до чего носились, а она на девяносто тысяч проворовалась. Ну, тут возмутился народ, да и то потому, что муж у этой Аники тоже не из простых трудяг и зарабатывает прилично: «Выходит, сколько ни греби, а все мало?..» Но стоило этим людям выйти из тюрьмы, и село их приняло обратно.
— Обратно! — терпеливо пояснил председатель. — Обратно приняло, а не взяло со стороны, вот в чем разница, Жофи.
Женщину охватило чувство полного бессилия.
— Но в чем же он перед ними-то провинился?.. Ведь здесь он никому не причинил вреда.
Председателю стало жаль ее; он расслабился, сел поудобнее, положил локти на стол, готовясь к долгой беседе.
— Не столько он перед ними провинился, сколько ты, Жофика… Когда ты осталась вдовой, все село, все люди протянули тебе руку помощи, потому что пожалели тебя. А жалость — это очень возвышенное чувство. Долгие-долгие годы, пока твои сыновья не вырастут, для всего села ты оставалась бы человеком, которого можно жалеть, которому можно помогать. Кому можно бы подарить пакетик цветочных семян или подержанный детский велосипед. И от тебя ждали, что ты окажешься подходящей для этой роли. А ты наперекор всем бросаешь непростительно дерзкий вызов: выходишь замуж. Уже от одного этого люди почувствовали себя обманутыми. Вдобавок ко всему твой избранник — чужак, личность в высшей степени подозрительная, и явился он на все готовенькое, хотя делали добро несчастной вдове, а не… потаскушке, — прости, не мое это слово, а на селе так говорят.
Жофия приниженно молчала.
— Но ведь нельзя одной жить, дядя Деметер, — прошептала она наконец.
— Я знаю, Жофика, — согласно кивнул председатель. — Одной жить нельзя. Даже с нелюбимым жить и то невозможно, а уж одиночкой и вовсе не выдержать… Я стараюсь утихомирить страсти… Нашлись такие, что приходили ко мне с целым перечнем долгов, какими я, мол, должен обложить твой дом, потому как они-де вложили в него столько-то и столько-то. Ну, пришлось послать их куда подальше… нет, говорю, у вас ни стыда, ни совести!
— Дядя Деметер, — взмолилась Жофия, — я выплачу… мы выплатим все до копейки, сколько я селу должна, только бы не мешали нам жить! Неправда, будто все нас презирают и ненавидят! Неправда это! Дяпаи потому выгнал Агоштона с работы, что сам он пытался ухаживать за мной, да я не поддалась.
К председателю сразу вернулась его сдержанность.
— Извини, Жофия, дел у меня выше головы… Рыться в чужом белье я не привык… Хорош был бы я председатель, если бы люди ко мне шли не с насущными заботами-нуждами, а с любовными делишками.
— Зачем ты пьешь, Агоштон?
— Пытаюсь заглушить отвращение… к трупному запаху, — застенчиво ухмыльнулся мужчина.
Он опять работал в похоронной конторе и все чаще возвращался домой навеселе.
А село притихло, вроде бы примирилось с ними, хотя не случилось ни пожара, ни наводнения, ни кражи со взломом и никто не покушался на собственную жизнь. Детишек разрешено было оставить в яслях; опекунский совет не стал допытываться, сколько душ загубил их приемный отец; и в калитку перестали стучать по ночам; кооператив не выставил счет за общественную помощь; подростки не кричали Жофии вслед: «С арестантом снюхалась!»
