Миссис Боббсик вошла под навес на освещенную сцену, метнулась, молотя руками, ее пеньюар развивался позади, словно хвост кометы. О господи! Она его била. По голове. В грудь. Он пытался ухватить ее за запястья.
«Не лезь не в свое дело». Да, так я и подумал и выдохнул, когда мистер Боббсик достал до выключателя и сцена потухла.
– Ты кретин, – кричала она.
Их можно было услышать в торговых дворах, аж у католической церкви через дорогу от государственной школы № 28.
Я уткнулся в «Океанию» № 3 от марта 1953 года. Где нашел план исследования археологической структуры Восточного Мелтона, всего в десяти милях от Бахус-Марша.
Сова прокричала «мопок»[24].
Я мог представить себе археологию в Греции или Месопотамии, но никак не на пастбищах тоскливого Мелтона. Однако тут предполагалось, что исследование общинной земли или сада ручья Короройт (который я завтра пересеку на поезде) откроет «в избытке реликвии местного населения». Это удивило образованного человека, учителя.
Я вернулся в кухню за стаканом молока. И оттуда случайно увидел весьма щеголеватого мистера Боббсика, актера в свете фонаря на заднем крыльце, входящего в дом, дабы возлечь со своей женой.
Чтение было моим обезболивающим.
Из «Океании» я узнал, что археолог предлагал раскапывать знаменитые поместья Рокбэнк и Динсайд, которые когда-то были огромными пастбищами У. Дж. Т. Кларка, богатейшего человека в Австралии. На землях Кларка в Мелтоне двадцать тысяч овец стригли каждый год. Поблизости, за сегодняшними пороховыми заводами, «Океания» предсказывала обнаружение древних аборигенских захоронений, артефактов, мусорных куч, изрубленных эвкалиптов, из которых туземцы вырезали каноэ и щиты.
– Болван, – услышал я.
Я сел в своей односпальной кровати и увидел, сам того не желая, Боббсиков в их кухонном окне, сцепившихся в битве, как казалось. Потом стало темно. Потом сетчатая дверь Боббсиков хлопнула, и я увидел, как мне представилось, женщину верхом на мужской спине, то ли смеющуюся, то ли плачущую, бьющую мужа по голове. Это было совсем не эротично, но света хватало, чтобы увидеть их на лужайке, спотыкавшихся, во весь рост. Затем они гонялись по кругу внутри яркого параллелограмма освещенного гаража, и теперь мужчина ухал, насмешничал, дурачился, дурачился, дурачился, а женщина, без сомнения, смеялась. «Океания» не могла с этим состязаться.
Из дома напротив послышались крики очевидного страдания, и затем сетчатая дверь хлопнула снова и снова, и на свет выбежали двое детей, сначала мальчик, за ним девочка в белой сорочке, волочащейся, как у Эль Греко, плачущая и умоляющая, ищущая родителей, которые вскоре упали на залитую луной траву под гнетом детской нужды в них, а я, один в ночном воздухе, в пижаме и ночных носках, был непомерно напуган.
Того, что было сказано, я не услышал. Что было понято, я не мог угадать. Теперь отец катал на спине высокую светловолосую девочку, чьи ноги едва касались земли, а маленький мальчик разъезжал на маминых плечах, и я тревожился, пока мне не пришло в голову, что, возможно, Боббсики были счастливы.
– Ты дурак, – кричала Айрин Бобс.
И целовала мужнины руку и рот.
Дети визжали от смеха и вошли в святилище с цементным полом, шлепая тапками. Коротышка взялся за одну гаражную дверь, а жена за другую, вместе они медленно заслонили яркий свет.
Всю ночь я читал. Это меня успокаивало. Я все еще был увлечен этим, когда ассенизатор прошел под моим окном забрать свое еженедельное «ведерко меда».
Я спал: я вновь был внутри отцовской церкви в Аделаиде. Моя мать была сильно опечалена, так как полиция обнаружила странные провода под скамьями.
Я проснулся, услышав, как спортивная машина бормотала на дорожке у дома, увидел, как миссис Боббсик резвится возле нее в пеньюаре.
Петух со своими девушками ждал у задней двери. Я сделал сэндвич с яйцом с собой в поезд.
