– Нужно было ограничить их доходы, но не следовало превращать их в нищих. Искусство политики Небмаатра в том и состояло, что он сумел привязать их к трону и в то же время ограничить необузданные притязания. Одновременно он предоставил поле деятельности другой партии: жрецам Она и светским советникам. Сталкивая их друг с другом, можно удержать весы в равновесии ценой незначительных усилий. Для того чтобы властвовать, нужно держать вожжи в руках и не превращаться самим в подвластных. В этом и должна состоять политическая игра царя.
– Не думаешь же ты, что Эхнатон, наш божественный царь, сын Атона, всего лишь мяч в игре…
– В руках тех, кому он дал больше, чем нужно! Да, он игрушка в руках своих военных наемников-чужеземцев, с помощью которых вырвал страну у жрецов. Вместо того чтобы управлять страной, они опустошают ее. Он игрушка в руках своих советников. Они не сообщают ему об истинном положении в стране, чтобы избежать ответственности.
– Ну, а царица-мать? Разве она не приняла сторону своего сына? Она приехала в его город, чтобы показать Обеим Землям, что она тоже чтит Атона и готова всеми силами поддержать дело жизни Эхнатона.
– Никто лучше не ориентируется в обстановке и политической игре, чем Тэйе, мать нашего царя. Это хорошо знал старый царь и поэтому допустил ее к участию в своих делах. Она поддерживала отношения с царями Митанни и хеттов, с правителями Арцавы и Амурру. Она следила за тем, чтобы дары, направляемые чужеземным дворам, не выглядели убогими, потому что золото повышает авторитет того, кто его посылает, и приводит к покорности того, кто его получает.
Почему Эхнатон послал Тушратте статуи богов не из чистого золота, как ожидал царь Митанни? Ведь они оказались деревянными, лишь покрытыми золотыми пластинками. Этим он подорвал свой авторитет в глазах союзников. И наконец, почему он не привлек к своему трону сына верховного жреца Амона, слабовольного Небамуна, после того, как тот принял на себя полномочия своего отца? Он мог бы ограничить его влияние так, как только бы захотел. Но он должен был ему оставить то, что тот боялся потерять, и этим сделал бы жреца сговорчивым и услужливым. С его помощью царь мог бы обуздать тех жрецов, которые продолжают еще сопротивляться. Теперь же Интеф и Джхути взяли верх, а Небамун мертв, и неизвестно, сам он покончил с собой, убили его царские наемники или, может быть, даже кто-то из его собственного окружения. Царь же лишился всех возможностей оказывать влияние на непокорных.
– Но все же он их усмирил, отнял у них власть, пользуясь которой они всегда могли бы стать на его пути!
– Отнял у них власть? Доходов он действительно их лишил, но не приверженцев. Одетый как самый бедный земледелец, в одной набедренной повязке, босым бродит Интеф по стране. Никто не знает, где он обосновался. Он появляется то здесь, то там. Но везде, где Интеф, возникает недовольство и ропот. А где сейчас Джхути? И где Панефер, жрец из Она, нашего родного города? Я этого не знаю, но скажу тебе, что это знает больше людей, чем ты себе представляешь.
– Мне кажется, дядя, что ты говоришь о призраках!
– О призраках? С того времени, как царь ушел в изгнание… Не возражай, Тутмос! Я знаю, что ты хочешь сказать, но ведь выезд его из прежней царской столицы – не что иное, как поступок своенравного мальчика.
Его клятва никогда не покидать новой столицы – не что иное, как добровольный уход в темницу! Он хотел наказать город, который ему не повиновался, и он его наказал, но город не стал послушнее. И разве сам он не испытывает еще большей обиды от всего этого?
Тутмос хотел ответить, но тут вошла Эсе, а за ней – жена Птаха, которая наблюдала на кухне за служанками, а теперь несла большое блюдо с едой.
– Пожалуйста, ешь, дядя! – сказала Эсе. С этими словами она подала гостю утиную грудку, потом поставила перед ним блюдо с жареной тыквой и положила свежих лепешек. С удовлетворением наблюдала она, как Небвер, у которого еще сохранились хорошие зубы, обгладывал косточки одну за другой.
– А ты, Тутмос? Хочешь кусочек спинки или лучше шейку?
