– Голос нашей эпохи…
Ридра разразилась непечатной тирадой. На ресницах у нее заблестели слезы.
– А что я сама хочу сказать, что у меня-то внутри… – она вновь покачала головой, – этого выразить не могу.
– Если хочешь расти как поэт, придется научиться.
Она кивнула:
– Моки, я ведь только год назад поняла, что говорю чужими мыслями. Раньше думала, что своими.
– Любой молодой автор, если он хоть чего-то стоит, проходит этот этап. Так и учишься ремеслу.
– А теперь у меня действительно появились свои мысли. И это не то, что говорили до меня, только в оригинальной упаковке. И не попытка ниспровергнуть предшественников – что, в сущности, то же самое. Это действительно новые вещи, и я боюсь до смерти.
– Без этого из начинающих маститым не станешь.
– Моки, повторять за другими легко – свое говорить трудно.
– Молодец, начинаешь понимать. Может, теперь расскажешь, как у тебя получается это… угадывание?
Она помолчала секунд пять, потом еще пять.
– Хорошо, попробую еще раз. Перед тем как уйти из бара, я стояла у стойки и смотрела в зеркало. Бармен спросил, в чем дело.
– Он почувствовал, что тебе плохо?
– Да ничего он не почувствовал, он посмотрел на мои руки. Я вцепилась пальцами в стойку, и кожа побелела. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: что-то у меня творится на душе.
– У барменов на такие штуки глаз наметанный. Работа такая. – Он допил кофе. – Говоришь, пальцы побелели? Ну и что же сказал генерал? Или что не сказал, но хотел сказать?
У Ридры дважды дрогнул желвак на щеке. «Просто нервы? Или тут что-то поконкретнее?» – подумал Т’мварба.
– Это человек энергичный, прямолинейный, знаток своего дела, – начала она. – Судя по всему, не женат. Кадровый военный – со всей вытекающей отсюда неуверенностью в себе. Разменял шестой десяток и к возрасту еще не привык. Когда он вошел в бар, сначала прищурился, потом распахнул глаза; рука у него свободно лежала на бедре, но вдруг пальцы сжались и распрямились; шаги он сперва замедлил, но, подойдя поближе, ускорился; а руку мне пожал так, будто боялся сломать.
Т’мварба улыбнулся и не смог сдержать смеха:
– Да он влюбился!
Она кивнула.
– Ну и чего ты расстроилась? Даже лестно.
– Конечно. – Она подалась вперед. – Мне и было лестно. И я наблюдала за всем этим как бы изнутри его головы. Один раз, когда он никак не мог сосредоточиться на этом шифре, Вавилоне-семнадцать, я сказала в точности то, о чем он подумал. Хотела, чтобы он знал: я совсем близко. Ему на секунду показалось, что я читаю его мысли…
– Подожди-ка. Не понимаю. Как ты поняла, о чем конкретно он подумал?
Она показала себе на лицо:
– Вот здесь у него все было написано. Я попросила дополнительную информацию. Ему это не понравилось. Я сказала, что либо они мне ее дают, либо с расшифровкой ничего не выйдет – все просто. Он чуть приподнял голову и замер: собирался покачать. А если бы он покачал головой и чуть выпятил губы, что, на твой взгляд, это бы значило?
Доктор пожал плечами:
– Что все не так просто, как ты думаешь?
– Да, но он заменил этот жест другим. Что это значит?
Т’мварба показал, что не знает.
– Он заменил этот жест другим, потому что связал эту «непростоту» со мной. И не покачал головой, а приподнял ее.
– Видимо, что-то вроде: «Если бы это было так просто, мы бы не позвали вас».
– Точно. Но он приподнял голову не одним движением, а чуть помедлил на полпути. Понимаешь, что за этим стоит?
– Нет.
– «Если бы это было просто, – тут пауза, – если бы только это было так просто, мы бы к вам не обратились».
Она развернула сложенные на коленях руки ладонями кверху.
– И я выдала ему в точности эту фразу. Он сжал зубы…
– От удивления?
– Да. Тогда-то он и задумался на секунду, не читаю ли я мысли.
Доктор покачал головой:
– Больно гладко у тебя выходит. Да, интерпретация мимики дает неплохие результаты. Особенно если знать, на чем примерно человек сосредоточен. Но слишком уж верное попадание. Давай вернемся к тому, почему ты так распереживалась. Что, внимание этого… неотесанного вояки оскорбило твою скромность?
В ответ Ридра выдала нечто не особо скромное и отесанное.
Т’мварба прикусил губу и подумал, заметила ли она.
