Рон улыбнулся; его ладони, которыми он обнимал себя за плечи, съехали вниз к запястьям.
– Он погиб в Катакомбах на Ганимеде: обрушились стены. Это было второе лето, когда мы втроем участвовали в Программе геологического обследования Юпитера.
– Как Кэти… – помолчав, сказал Рон.
– Ну а Мюэлс Эрлиндиел…
– «Звезда Империи»! – вытаращил глаза Рон. – И серия про Джо Комету! Вы были в триплете с Мюэлсом Эрлиндиелом?!
Ридра кивнула:
– Занятные были книжки, правда?
– Еще бы! – сказал Рон, разводя колени в стороны. – Да я их, наверное, все перечитал. Какой он был? Похож немножко на Комету?
– Вообще-то, Джо поначалу был списан с Фобо. Фобо ввязывался в очередную заварушку, я нервничала, а Мюэлс садился за новую повесть.
– То есть это все было на самом деле?
Она покачала головой:
– В основном это фантазии насчет того, что могло бы случиться. Или того, чего мы опасались, но что не случилось. Сам-то Мюэлс? В книжках он всегда в роли компьютера. Смуглый, темноволосый, углубленный в себя, он был человек невероятно терпеливый и невероятно добрый. Это он научил меня всему, что я знаю о предложениях и абзацах (ты знаешь, что в книжках эмоциональная единица – это абзац?), показал, как отделять то, что говоришь прямо, от того, что подразумеваешь, и когда выбирать одно, а когда – другое. – Она помолчала. – Давал мне рукопись и говорил: «Что со словами не так?» И у меня никогда не возникало никаких замечаний, кроме того, что их бывало многовато. Когда Фобо погиб, я впервые всерьез занялась поэзией. Мюэлс мне всегда говорил, что, если постараюсь, из меня может получиться большой поэт: с таким-то фундаментом. Мне надо было уйти во что-то с головой, потому что без Фобо… Ну ты понимаешь. А примерно через четыре месяца у Мюэлса обнаружили Колдер. Ни тот ни другой не увидели мою первую книгу, хотя большинство стихотворений раньше видели. Может, Мюэлс еще прочитает… Может, даже напишет еще о приключениях Кометы. Пойдет в Морг, вызовет мою структуру мышления и спросит: «Ну? Что со словами не так?» Сколько, сколько всего я тогда смогу посоветовать! Только сознания моего уже не будет…
Она почувствовала, как на нее накатывают опасные эмоции. Ничего, пускай. Эмоции – хоть опасные, хоть нет – ее уже три года как не пугали.
– Сколько всего…
Рон теперь сидел по-турецки, положив кисти на колени.
– «Звезда Империи», Джо Комета… Так здорово было с ними возиться! Просиживали всю ночь за кофе, обсуждали, спорили, вместе держали корректуру, в магазинах, пока никто не видит, выставляли их на полке в первый ряд.
– Я так тоже делал. Просто потому, что они мне нравились.
– Здорово было даже спорить, кто будет спать посередине.
Словно по команде, Рон снова сжался в комок, обхватил колени руками, вдавил в них подбородок.
– У меня, по крайней мере, оба живы. Должен радоваться.
– Может, и должен. Может, не должен. Они тебя любят?
– Говорят, что любят.
– А ты их?
– Ну конечно! Вот говорю я с Молльей, она пытается что-то объяснить, а по-английски у нее пока не очень, и вдруг до меня доходит, и это…
Он выпрямился и взглянул вверх, как будто искал слово на небе.
– Чудо? – подсказала она.
– Да… – взглянул на нее Рон. – Чудо.
– Ну а как вы с Калли?
– Да что Калли! Большой добрый медведь. С ним и потолкаться можно, и дурака повалять. Только вот с Молльей у них… Он плоховато ее понимает. А думает, что раз он старше, то учиться должен быстрее меня. Но у него не выходит. И он теперь нас чурается. Я-то ничего: когда он хандрит, я с ним всегда справлюсь. А Моллья новенькая, думает, он на нее злится.
– Знаешь, что надо сделать? – сказала Ридра, подумав.
– А вы знаете?
Она кивнула:
– Раз проблема в них, то тебе, конечно, тяжелее: кажется, что помочь ничем не можешь. Но на самом деле это решить даже легче.
– Почему?
– Потому что они тебя любят.
Рон навострил уши.
– Калли хандрит, а Моллья не знает, как к нему подойти.
Рон кивнул.
– Моллья говорит на другом языке, а Калли его не понимает.
Снова кивнул.
– Ты же хорошо общаешься с обоими. Быть между ними посредником не вариант, так никогда ничего не выйдет. Но ты их можешь научить.
– Научить?
