Она оглядела экипаж, и на душе у нее заскребли кошки. Если бы у кого-то из солдат или офицеров просто были патологические деструктивные наклонности, они отразились бы в психоиндексах. Значит, тут сознательный саботаж. Мысль об этом причиняла боль, как заноза в ноге, которую никак не можешь найти, но которая при ходьбе то и дело колет. Она вспомнила, как сколотила команду за ночь. Гордость. Теплая гордость при мысли о том, как спаянно они работали, ведя ее корабль между звездами. Тепло происходило от чувства облегчения: как же хорошо, что с машиной под названием корабль не случилось всего того, что бывает, когда машина под названием экипаж работает несогласованно и нечетко. Другую часть ее сознания наполняла холодная гордость – за то, как гладко и ловко скользят отполированные до блеска детали этой машины: и ребята без жизненного и служебного опыта, и старшие, выдержавшие такие удары, что могли бы покрыться шрамами и заусенцами и начать цепляться за других. Но нет: она выбрала их мудро, сделала так, чтобы на корабле, в ее мире, было радостно ходить, жить, работать – на протяжении всей экспедиции.
Но завелся предатель.
И что-то замкнуло. «Где-то в Эдеме… – вспомнила она, вновь оглядывая своих спутников. – Где-то в Эдеме – червь, червь». Сломанные платы означали, что червь хотел погубить не только ее, но и корабль, его команду, содержимое – погубить медленно. Она вошла в темную каюту – ни лезвия во тьме, ни выстрела из-за угла, ни удавки на горле. Хватит ли Вавилона-17, чтобы выговорить на нем себе жизнь?
– Капрал, барон попросил меня прийти пораньше – посмотреть новейшие методы убоя. Приведи ребят вовремя, хорошо? А я пошла. Глаз, Ухо, присоединяйтесь.
– Будет сделано! – Это Капрал.
Бестелесные развоплотились. Она вновь вывела глайдер на пандус и заскользила вниз под взглядами салажат и офицеров, недоумевающих, что́ ее так встревожило.
– Это все грубо, примитивно. – Барон указал на выстроенные в ряд по размеру пластмассовые цилиндры. – Жаль даже время тратить на такую нелепость. Этот маленький бочонок уничтожает все на площади около пятидесяти квадратных миль. Большие оставляют воронку глубиной двадцать семь миль и диаметром сто пятьдесят. Сущее варварство. Не одобряю. Вот эта штучка слева действует уже потоньше. Первого взрыва хватает, чтобы уничтожить приличных размеров здание. Но внутренний корпус под развалинами остается невредимым. А через шесть часов – второй взрыв, примерно как у средних размеров атомной бомбы. То есть у жертв как раз достаточно времени, чтобы подтянуть спасателей, тяжелую технику, экспертов для оценки ущерба, сестер Красного Креста, или как они там называются у захватчиков. А потом – бабах! Водородный взрыв, и воронка на тридцать-сорок миль. С точки зрения разрушительной силы она проигрывает даже самым маленьким из этих, зато уничтожает массу техники и активистов-хлопотунов. И все равно это детские игрушки. В личную коллекцию добавил, просто чтобы было ясно, что стандартный арсенал у нас есть.
Через арочный проход они переместились в следующий зал. Вдоль стен стояли картотечные шкафы, а в центре располагалась единственная витрина.
– А вот этим я по-настоящему горжусь.
Барон подошел к витрине, и прозрачные стенки раскрылись.
– Что это?
– А на что похоже?
– Гм… на обломок камня.
– На железку, – поправил барон.
– Она что, разрывная? Или особо твердая?
– Нет, взрыва от нее не будет, – заверил барон. – Твердость чуть выше, чем у сплава стали с титаном, но есть гораздо более твердые пластики.
Ридра сделала было движение рукой, но решила сперва спросить:
– Можно взять посмотреть?
– Вряд ли у вас получится. Можете попробовать.
– А что будет?
– Посмотрите сами.
Она протянула руку, но пальцы сомкнулись дюйма на два выше матовой поверхности. Ридра нахмурилась, взяла чуть левее, но опять промахнулась мимо загадочного обломка.
– Минуточку. – Барон с улыбкой взял его в руки. – Если бы такой просто валялся на земле, вы бы и внимания не обратили, да?
– Отравленный? Или деталь от чего-то?
– Нет. – Барон задумчиво осмотрел вещицу со всех сторон. – Просто отличается высокой избирательностью. И услужливостью.
