Василий Струве. Его жизнь и научная деятельность - страница 12

В 1835 году он вступил во второй брак, и жизнь пошла своим чередом; его вторая жена, Иоганна, урожденная Бартельс, сделалась также истинной его помощницей в житейских заботах. Дочь известного профессора-математика, бывшего в молодости учителем Гаусса, она хорошо понимала, каким должен быть строй домашней жизни человека, преданного науке. Она в детстве видела, как ее мать, подавляя инстинкты молодости, желания удовольствий, никогда не допускала мысли, что муж принадлежит только ей и единственное назначение его доставлять ей и ее детям радости и удобства в жизни. Мы видели, что дети ученых с ранних лет примиряются с тем, что они стоят во всяком случае на втором плане, и относятся к занятию отца как к совершению таинства, которому мешать нельзя. Такие привычки, закрепленные примером, – истинный клад в жене ученого. Что касается Иоганны Бартельс, то она, кроме того, имела преимущество как бывшая близкая подруга жены Струве, хорошо знавшая его характер и любившая его детей. Астроном Аргеландер говорит: “Струве не мог сделать лучшего выбора; на глазах его второй жены выросли его старшие дети, она помогла ему воспитать как следует его сирот и никогда не давала им чувствовать, что она им не мать, а мачеха”. Старшей дочери Струве было девять лет, когда она лишилась матери, а старшему сыну – около пятнадцати. Струве был строг к своим детям и племянникам, которым заменял отца. Он с малых лет приучал их слушаться его с одного слова. Поступки, заслуживавшие, по его мнению, порицания, неминуемо влекли за собой наказание, и отец в этом отношении был неумолим. Этим он научил своих детей трудиться и неуклонно исполнять свои обязанности – одним словом, развил в них качества, впоследствии пригодившиеся им в жизни, которыми в высшей степени обладал и сам. До сих пор те из них, кто жив, вспоминают отца с беспредельной любовью и благодарностью.

Мы сказали, что у истинного ученого семья стоит на втором плане; из этого, однако, не следует, что она может быть в пренебрежении. Напротив, мы видим, что люди науки как-то глубже сознают свои обязанности относительно семьи, и домашняя жизнь Струве как нельзя более подтверждает это замечание. При всех своих сложных обязанностях он находил время не только следить за образованием своих детей, но каждого из них начинал учить сам.

Струве глубоко уважал своего отца и не мог не желать, чтобы его дети испытывали те же чувства по отношению к нему самому; он отдавал им все что мог и делал это от чистого сердца. Многочисленные заботы о собственных детях разного возраста не мешали ему принимать живейшее участие в судьбе осиротевших племянников. По словам знавших его тогда, он находил при всем том возможность делать добро и вне круга своих родственников. Несмотря на многочисленное семейство и ограниченные средства, Струве выплачивал пособия нуждающимся. Помимо этого он отличался чисто русским гостеприимством. Выдающиеся люди замечательны тем, что их как-то на все хватает и они легко несут бремя жизни.

Домашняя жизнь Струве имеет большое сходство с жизнью Эйлера, несмотря на то, что их разделяет целое столетие. Такова же в главных чертах и теперь жизнь немецких ученых за очень редкими исключениями. Научные интересы живут не только в голове ученого, но и в сердце. Открытия, печатание трудов быстро становятся семейными радостями. Последнее, разумеется, обусловливается большей или меньшей общительностью главы семейства. Струве, как и Эйлер, внушил всем своим домашним интерес к астрономии. Его сыновья неосознанно освоились с этим предметом и, вероятно, не помнят времени, когда бы они не имели о нем никакого понятия. Старший сын Струве, как мы увидим дальше, вскоре сделался деятельным помощником своего отца, а потом – достойным его преемником.

Между тем скольких мы знаем обыкновенных родителей, которые всю свою жизнь отдают своим детям и потом жалуются, что из их детей ничего не вышло, и они, дети, за любовь платят отцу и матери только равнодушием.

Итак, личная жизнь Струве, хотя и не отличалась никакими индивидуальными особенностями, была, однако, такова, что, вспоминая Струве как человека, Савич о ней говорит: “Она приносит столько же чести его прекрасному сердцу, сколько открытия – его высокому уму”.