— Слава Богу, что уехали, — говорили друг другу умные. — В Москве младенца околдовали бы, питьем нашептанным извели, а в Угличе его, света, Царица Небесная побережет.
Ни среди отъезжающих, ни между провожающими не было пестуна царевича — Богдана Бельского.
Дома сидел, ногти грыз: полцарства из-под ног ушло. Но силенки еще были. Вся кремлевская охрана, помня щедрость Ивана Васильевича, служила не столько царю, сколько оружейничему.
Бельский послал своих людей в стрелецкие полки, к детям боярским, к жильцам, обещая воскресить опричнину, дать каждому верному заветам царя Ивана Васильевича поместья, крестьянские души, власть. Устрашал: грядет боярская междоусобица, дележ Русской земли на уделы. Грядет истребление самого Московского царства!
Поманили и Федора-Агия прежние его товарищи — скакать, как встарь, имея у седла башку собаки да метлу.
Князь Шуйский выслушал своего дворянина и, бледнея, — ведь приходилось говорить прямо — распорядился:
— Федор! Нельзя нам опоздать! Рассылай дворню по всем московским папертям. Пусть нищие придут на мой двор ради братской трапезы, ради молитвы по царю Ивану Васильевичу. Всем, кто явится, сказывать: Бельский замыслил отравить государя Федора Ивановича, всех его родовитых бояр. Первым будет умерщвлен Никита Романович, дядя великого государя, родной брат царицы-ангела Анастасии Романовны. — Вдруг обнял Агия. — Сделается по-нашему — награжу тебя поместьями.
Федор Старой поклонился князю, призадумался:
— Не прибавить ли к сказанному тобой: Бельский-де царя Ивана Васильевича в могилу отравой свел, а на престол царский возвести задумал друга своего — Бориса Годунова?
Шуйский внутри похолодел: он думал об этом. Сказал беззаботно:
— Что ж, пусть и так говорят.
Федор-Агий усмехнулся: насквозь видел князя-умника, — предложил:
— Слухи слухами, но делу заводчики нужны. Есть у меня на примете крикливые рукастые ребята.
— Кто?
— Дворяне-голодранцы, братья Ляпуновы.
— Чьи они?
— Ивану Васильевичу хорошо служили. Не здешние, рязанцы.
— Оно и к лучшему, что не здешние. Денег ты им дашь, но обо мне пусть лучше не знают.
Умышлять не страшно, страшно видеть содеянное твоим умыслом.
Пожар гнева охватил Москву так яростно, так нежданно быстро, — князь Василий Иванович даже занемог. Приснилось: пришел к его постели Грозный, чернее черного, раздвинул когтями ребра на груди, стал головой втискиваться вовнутрь.
Спасибо, Василиса в ту ночь спала в княжеской постели. Разбудила, не позволила совершиться черному делу.
Во сне не свершилось, а наяву вышло хуже некуда. Молва о злодействе Богдана Бельского была разнесена нищими по городу за день. Бельский испугался, приказал закрыть кремлевские ворота, и тогда показали себя братья Ляпуновы.
Спасая царя Федора Ивановича, честных его бояр, увлекли за собою тысячные толпы, подступили к Спасским воротам. Смельчаки принесли бревно, принялись ворота ломать. С кремлевской стены дали залп из ружей, из затинных пищалей, побили людей, поранили.
Ляпуновы в ответ развернули пушки, стоявшие на скате, ахнули по воротам.
Слаб на расправу оказался старый опричник Богдан Яковлевич. Прибежал прятаться к царице Ирине. А вот товарищ его Борис Федорович не дрогнул. Послал к народу бояр князя Ивана Федоровича Мстиславского, Никиту Романовича, дьяков Щелкановых, Андрея и Василия.
Боярам под ноги принесли убитых двадцать человек, привели раненых, кричали едино:
— Бельского!
— В чем его вина?! — удивились бояре.
— Богдан хочет извести царя и вас, бояр!
— Но вы же видите, мы в полном здравии. Государь Федор Иванович здоров, царица Ирина Федоровна здорова! — возразили громогласные Щелкановы.
— Бельского! — кричал народ. — Убьем его!
Однако прежнего напора уже не было, а из Кремля вышли доктора, принялись лечить раненых.
— Бельский будет взят под стражу и выслан из Москвы, — объявил Никита Романович.
— Да здравствует царь-государь со своими боярами! — ответил народ, соглашаясь с Никитой Романовичем.
Верно, в тот же день Богдан Яковлевич Бельский на самых скорых лошадях, под сильной охраной отправился в Нижний Новгород, но не в тюрьму — на воеводство.
