40
В январе 1584 года царь Иван Васильевич заболел. Дыхание его было смрадно, опухли ноги. Лежа в постели, он отвлекал себя от мрачных дум игрой в шахматы с Родионом Биркиным. Биркин любил нападать неистово, государь заманивал его фигуры в ловушки и пожирал.
Биркин, старый опричник, был не только удобным партнером для игры, но имел наитайнейшее поручение и привилегию знать, что говорят о царе среди бояр и среди народа.
— Ну что, Родион, — спрашивал государь, — Федора моего дураком небось величают?
— Блаженным, государь.
— Никак не хотят его в цари?
— А куда денутся?
— Боярский ум изворотлив, как глист. Глист в утробе сидит, света страшась. Да ведь потому и жив, что во тьме… Ох, уж я им устрою напоследок!..
Биркин, глядя на бедную свою туру — приходилось менять на простого солдата, — положил короля на доску.
— Сдаюсь!
— Нет, уж ты играй! — не согласился Иван Васильевич.
— Чего тут играть?!
— Да вот чего! — Грозный повернул доску и фигурами Биркина в пять ходов поставил мат своему же королю.
— Я этого не видел! — изумился наитайнейший царский наушник.
— А что о младенце говорят, о Дмитрии?
— Дмитрия в счет не берут. От седьмой жены.
— От седьмой? — Грозный засмеялся. — Дума заседает нынче?
— Заседает, государь. Шлют твою грамоту в Сибирь князю Семену Волховскому.
— Зови слуг! Одеваться, быстро! Пусть отнесут меня в Думу.
Печальное то было пришествие великого государя к своим боярам. У князя Василия Шуйского дух перехватило, когда слуги чуть ли не свалили царя на другой стул, называемый троном. Царь не захотел переменить неловкой позы, отмахнулся от помощников.
— Недосуг! — Виски у него были белые как снег, и губы белые. — Я знаю, вы почитаете сына моего Федора за дурака. Он — не дурак. Он — ангел, а потому земная жизнь ему тягостна. Он не сможет управлять государством. За него будут править… Я грешен перед Богом и перед вами. От моей руки пал во цвете лет наследник царства.
Грозный замолчал, облизал языком сухие губы, смотрел на руку свою, убийцу.
— Государь, мы любим доброго царевича Федора! — поднялся с лавки, поклонился Никита Романович Юрьев.
— Его нельзя не любить, — согласился Грозный. — А токмо не царь он! Господи, не царь! Я знаю, младшего моего сына младенца Дмитрия вы наследником не признаете. Седьмой брак, беззаконное венчание. Остается одно: найдите себе царя среди вас. Я же удаляюсь в монастырь. Мне есть что замаливать.
Бояре, как один, повалились с лавок на пол, кланялись и кланялись, крича:
— Смилуйся, не покидай нас — пропадем. Царство пропадет!
— Никого, государь, не желаем, кроме тебя и сына твоего Федора! — подполз к трону боярин Никита Романович, и все за ним приползли.
— О Господи! — воскликнул Грозный. — Ты видишь Сам, не я желаю, но меня, грешного, желают, сына моего, скорбного умом.
Воротился Иван Васильевич из Думы успокоенный, ободрившийся. Позвал Федора.
Федор пришел, поддерживаемый под руку Борисом Годуновым.
У постели царя собрались самые ближние люди: Богдан Бельский, кравчий Дмитрий Шуйский, доктор Иван Эйлоф, Родион Биркин, дьяк Андрей Щелканов, Афанасий Нагой…
— Сядь на постель, — сказал царь, улыбаясь Федору, — Ты здоров?
— Здоров, батюшка! О твоем же здравии денно и нощно молюсь.
— Я знаю: ты меня жалеешь.
— Жалею, батюшка, великий государь.
Грозный взял сына за руку, приложил руку к голове своей.
— Хорошая у тебя рука. Мне вот полегчало.
— Ах, батюшка! Иисуса бы Христа к тебе. У Христа рука исцеляющая.
— Господь ко мне, грешнику, не пошел бы.
— Пошел бы, батюшка! Пошел бы! — У Федора лицо осветилось верой и любовью.
— Я позвал тебя ради напутствия, — сказал царь. — Ты послушай меня со вниманием.
Федор склонил голову набок, нахохлился воробушком. Годунов чуть приметно тронул царевича, и тот согласно закивал Борису, выпрямил спину, голову поставил прямо.
— Я прошу тебя, Федор Иоаннович, когда станешь государем, будь милосердным ко всем, ибо все грешны. Всех люби! Без царской любви люди сироты. И упаси тебя Боже — воевать с христианскими государями. То — великий грех.
Федор тревожно повернулся к Годунову.
— Ты запоминай, потом мне скажешь.
