— Василий Иванович и есть. Благослови, батюшка.
Отшельник издали перекрестил, но сказал твердо:
— Я не батюшка и даже не инок. Архимандрит Лука — я в Шартомском монастыре на послушании был — не благословил. — И удивился: — Сколько ты Припер на себе.
— Не всякий же день у тебя гости..
— Гостей не люблю.
— Не в гости я, Агий! За молитвой твоей пришел, за напутствием. На службу скоро, а батюшку моего Бог взял. Ты ведь знаешь.
— Знаю, — сказал Агий. — А пришел ты, князь, все же напрасно. Нет благодати в моей молитве. Три года к Господу взываю безответно. Грешник я, князь. Сатане службу служил.
— Можно поглядеть твои палаты?
— Погляди.
Князь толкнул дверь в землянку. Пахнуло сухими травами, сушеной черемухой, смолой. Нагнувшись, спустился в жилище. Крошечная печь. Стол с аршин. Нары. Связки трав и ягод под потолком.
— Славная берлога! — сказал Василий Иванович. — Но на воле нынче тоже хорошо. Давай под солнышком пировать.
Принялся доставать из сумы угощенья. Сушеные винные ягоды, нежную семгу, белужью икру, сушеную дыню, яблоки в меду, соленые молоки, ветчину без сала, копченую осетрину, кедровые орешки… Попнувшись в другую суму, достал бутылку заморской романеи.
— Матушки вы мои! — ахнул Агий.
— Я с утра не поел, — сказал князь и всплеснул руками, — ни ковшика, ни чарочки я не взял.
— Ковш у меня есть, — сказал Агий и принес из землянки, деревянный, грубо выдолбленный.
— Погоди-ка! — вспомнил князь, пошарил в туго набитой суме, достал походный ларец. В нем оказалось две серебряные двурогие вилки, два малых кубка, две ложки, два ножа. — Романею лучше из серебра пить: как рубин пламенеет.
Агий принял кубок задрожавшей рукой, припал губами, отведывая; пил долго, закрыв глаза.
Закусил винной ягодой, заел лепестком семги.
— Побаловал ты меня, князь! Побаловал! Вот только не ведаю, чем я тебе пригодиться могу? Не ведаю!
— Хорошее ты место избрал для уединения.
— Где бы мне! Место указал твой батюшка. Не сносил бы я головы, когда б не князь Иван Андреевич… Ох, молчи, язык, молчи!
— Не охотник я тайны выведывать, — сказал Василий Иванович, подливая вина Агию. — О батюшке хотел бы спросить, как он служил Грозному царю, как умел не прогневить Ивана Васильевича?
— Берегся.
— Разве другие не береглись?..
— Разум — душе во спасение! Иван Андреевич на сажень под землей видел. Никогда без дела к великому государю на глаза не показывался, не ластился. Но уж что ему приказывали, исполнял со рвением.
«Да как же тебя зовут?» — силился вспомнить Василий Иванович настоящее имя Агия. Агий служил отцу тайные службы.
Вслух спросил, доставая из сумы другую бутылку романеи:
— А очень батюшка царя боялся?
Бывший опричник хлопнул ладонями по коленкам:
— Право слово! Неужто не жалко на такого, как я, романею переводить?
— Не жалко, Агий. Ты батюшке моему служил верой и правдой… От кого мне ума набраться, как не от тебя?
— Верно, Ивану Андреевичу служил я не хуже, чем Малюта царю. Наливай, княжич! То, что содеяно, — не замолить, не запить… А все же вкусно винцо! В Новгородском походе попил я романеи, — и глянул цепким глазом на Василия Ивановича.
Князь кушал семушку, а скушав, потер пальцы о траву: свое у него было на уме, о том и сказал:
— Поучил бы ты меня, Агий, из лука стрелять. Помню, батюшка говаривал, что ты самого царя удивил своей меткостью.
Агий просиял: лучник он был, каких и у крымского хана нет.
— Я и лук прихватил, — полез в суму Василий Иванович.
— Оставь свой лук! — махнул рукой Агий. — Из моего постреляем.
Принес из землянки совсем игрушечный лук. Сказал ласково:
— Малютка моя.
Наложил на тетиву стрелку, прицелился в доску возле поленницы. Тетива взвизгнула, стрела прошла доску насквозь.
— Ай да сила! — изумился князь.
— Смертная! Гляди, Василий Иванович, куда надо целить да как тетиву натягивать.
Учил, попивая винцо. Последние капли на язык стряхнул. Князь хоть и увлекся пусканием стрел, но увидел, что бутылка опустела, достал еще одну.
— Получается! — одобрил ученика Агий. — Ты понятливый, в батюшку… Ты тоже выпей. Не спьянить же ты меня хочешь… Ох, попил я сладкой романеи… Знаешь где?
