— И победу сенатора Дэя. — Нилсон улыбнулся Клею.
Блэз проницательно перевел глаза с одного на другого.
— Бизнес?
Нилсон остался невозмутим.
— Я хочу, чтобы сенатор Дэй в сороковом году был избран президентом.
— Неплохая идея. Ваше мнение, Клей? — И в сторону, Нилсону: — Это будет пристрастное свидетельство.
— Конечно, — сказал Клей. — Могу ли я этого не желать? И отныне это уже представляется возможным. Мы беседовали с вице-президентом.
Как большинство сенатских помощников, Клей был склонен говорить «мы» в тех случаях, когда, вообще говоря, следовало сказать «он» — привычка, которую он не терпел в других, но себе делал поблажку.
Блэз взглянул на него одобрительно и не без интереса.
— Вы привлекли его на свою сторону?
— Да.
— Добро.
Нилсон поднялся.
— Я позвоню вам завтра, Блэз.
— Непременно звоните. Приходите к нам на ленч. Поплаваем. Завтра будет жарко.
Нилсон скрылся в танцевальной комнате. Клей отдавал себе отчет в том, что другие страстно желают занять его место рядом с издателем, ловят шанс подержаться за его руку, погреться в лучах его славы. Ему следовало уйти, но он предпочел остаться.
— Кто такой мистер Нилсон? — Клей не испытывал робости. В конце концов, ему нечего терять, кроме Инид, миллиона долларов и поддержки могущественного газетного магната.
— Кто такой мистер Нилсон? — повторил Блэз тоном, в котором недвусмысленно звучало: «А кто такой Клей Овербэри?» — Ну что ж, это мой друг. Он занимается нефтью. Не знаю, чем еще. Бэрден должен с ним подружиться. Это пошло бы на пользу им обоим. — Блэз оглянулся, как бы ища поддержки. Клей пошел напропалую.
— Сэр, как насчет Инид?
— А что насчет Инид? — Темные глаза Блэза вдруг уставились на него в упор. В искривленном гримасой побагровевшем лице Клей увидел Инид. — Что насчет Инид?
— Мы довольно часто встречались с ней этим летом.
— Нет, — отрезал Блэз.
— Что нет?
— Вы не женитесь на ней.
— Я не сказал, что собираюсь на ней жениться.
— И не помышляйте об этом.
Клея охватил ужас пополам с яростью. Ярость возобладала.
— А почему бы и нет? — Голос его задрожал. От напряжения, убеждал он себя, не от страха.
— Я не обязан вам отвечать.
— А я не обязан выслушивать от вас оскорбления.
— Что и ставит точку нашему разговору, так?
— Да. — Клей встал. Голова его кружилась. — До поры до времени, — сказал он, — ставит точку.
Но Блэз уже подзывал к себе кого-то из гостей.
Клей вошел в танцевальную комнату. Ему казалось, что он готов убить Блэза. Он взял предложенный лакеем бокал виски и залпом выпил. Это сразу его согрело. Впервые он понял, что люди пьют для того, чтобы вынести невыносимое. Затем нырнул в вечеринку, поплыл между танцующими и не выбирался на берег до полуночи, когда пили уже вовсю, флиртовали в открытую, а кресла опустели.
— Что будем делать? — На зашторенной веранде прямо перед ним возникла Инид. Снаружи в темноте прогуливались парочки, их путь в темноте ясно обозначался устойчивыми огоньками сигарет, совсем непохожими на пульсирующие стреляющие искры светлячков.
— А чего бы
хотелось? — Он избегал ответственности. В один прекрасный день, подсказывал ему его ум юриста, дело будет разбираться, и он хотел оставить за собой возможность доказать, что ни к чему ее не принуждал. Пусть выбирает она, а не он. И она начала.
— Поедем куда-нибудь на ночь.
— В бассейн? — улыбнулся он.
— Нет, только не туда! После того как Питер… Поедем… в Мэриленд.
— В Элктон? — Наводящий вопрос: именно в Элктоне быстро и без формальностей женились вашингтонские парочки.
— Ты говорил с отцом?
— Это необходимо?
— Он умеет ощериться.
— Он таки ощерился.
— Он не любит молодых. Для него они недостаточно значительны.
— А для тебя?
— Для меня неважно, значителен молодой человек или незначителен. Тогда это
первый раз, ты знаешь. — Она сказал это ему накануне вечером во время грозы; слова поразили его, хоть он и усомнился. Но, вполне возможно, она говорила правду. Несомненно одно: свидетельств обратному у него не было.
Начиная с зимы, они встречались от случая к случаю на вечеринках, менее случайными были их встречи в конце недели. В тот вечер, когда он сломал себе переносицу в Уоррентоне, она впервые отдалась ему. Боль, которую он испытывал, доставляла ей какое-то озорное наслаждение, и она требовала, чтобы он снова и снова целовал ее, невзирая на огромную, идущую через все лицо повязку. Но только вчера вечером они «закрутили на всю железку», как она выразилась.
