– Я поражен. Никогда не думал, что ты способен на такие шутки, вот и попался на удочку. Сдаюсь, сдаюсь. — Мэйтэй громогласно объявил о своем поражении, но хозяин так и не понял, что имеет в виду его приятель.
– У меня, — сказал он, — даже в мыслях не было заставить тебя сдаться. Просто рассказ показался мне интересным, и я попробовал его перевести. Только и всего.
– Ах, как в самом деле все забавно получилось! Только этого твоего высказывания не хватало для полноты картины. Потрясающе! Я преклоняюсь перед тобой.
– Не надо преклоняться. Недавно я забросил живопись и решил вместо этого заняться писательским ремеслом.
– Это, конечно, не идет ни в какое сравнение с твоими картинами, которые лишены перспективности изображения и отличаются удивительным несоответствием цветов. Я в совершеннейшем восторге от перевода.
– Ну, раз ты так хвалишь, то я с еще большей охотой буду продолжать заниматься литературным творчеством, — ответил хозяин. Он упорно не желал понять истинный смысл слов своего собеседника.
В это время в комнату вошел Кангэцу-кун.
– А, здравствуй, — приветствовал его Мэйтэй-сэнсэй. — Только что я прослушал одно великолепнейшее произведение, и дух тотимэмбо уже не витает над нами.
– Вот оно что, — воскликнул Кангэцу. Очевидно, ему был понятен намек Мэйтэя. Только хозяин пребывал в полном неведении и не испытывал никакой радости.
– Недавно, — обращаясь к Кангэцу-куну, сказал хозяин, — по твоей рекомендации ко мне приходил человек по имени Оти Тофу.
– Зашел все-таки? Он очень честный парень, этот Оти Коти, но у него есть свои странности, и я боялся, как бы его визит не доставил вам беспокойства. Но он так просил познакомить…
– Особого беспокойства он мне не причинил…
– Неужели он вам ничего не рассказывал о своем имени?
– Нет, об этом разговора, кажется, не было.
– Да ну! Ведь у него привычка каждому новому знакомому объяснять свое имя.
– Как же он его объясняет? — вмешался Мэйтэй-кун, который долго ждал подходящего момента, чтобы вступить в разговор.
– Он очень обижается, когда «Коти» читают на китайский манер.
– Отчего бы это? — спросил Мэйтэй-сэнсэй и взял из замшевого с золотым узором кисета щепотку табаку «Кумой».
– Он всегда предупреждает: «Мое имя не Оти Тофу, а Оти Коти!»
– Странно, — произнес Мэйтэй, глубоко затягиваясь.
– Это объясняется исключительно его увлечением литературой, ведь если читать «Коти», то получается целое выражение «там и сям»; кроме того, он чрезвычайно гордится тем, что его имя и фамилия образуют рифму. Поэтому, когда «Коти» читают на китайский манер, он жалуется: «Растолковываешь, растолковываешь, и все без толку».
– Самое настоящее чудачество, — заявил Мэйтэй-сэнсэй тоном, не допускающим возражений, и вдруг, сжав в руке трубку, закашлялся — табачный дым, который сэнсэй в это время выдыхал из легких, изменил направление и, не дойдя до ноздрей, попал в дыхательное горло.
– В тот раз, — посмеиваясь, заговорил хозяин, — он рассказал мне, как исполнял роль лодочника на собрании кружка декламаторов и как над ним посмеялись студентки.
– Вот, вот, — Мэйтэй-сэнсэй принялся выколачивать трубку, и я поспешил отодвинуться подальше. — Этот самый кружок! Мы говорили о нем, когда я угощал Тофу тотимэмбо. «На следующее собрание, — сказал он, — мы решили пригласить известных литераторов. Прошу и вас оказать нам честь своим присутствием». — «Опять, спрашиваю, будете читать сэвамоно Тикамацу?» — «Нет, теперь мы возьмемся за более современные вещи, думаем остановиться на „Золотом демоне“[59]». «Какая же тебе, говорю, досталась роль?» А он отвечает: «Я буду Омия!» Зрелище обещает быть забавным: Тофу в роли Омии. Обязательно побываю там, устрою ему овацию.
Кангэцу-кун как-то странно усмехнулся:
– Да, это будет забавно.
– Однако он хороший парень — исключительно искренний и весьма серьезный. Не то что Мэйтэй.
Хозяин сразу отомстил Мэйтэю и за Андреа дель Сарто, и за павлиньи языки, и за тотимэмбо. Но Мэйтэй-кун словно пропустил его слова мимо ушей и только улыбнулся:
– Ничего не поделаешь, у меня нрав что кухонная доска из Гётоку[60].
– Да, примерно так, — сказал хозяин. По правде говоря, он не понял, что значит выражение «кухонная доска из Гётоку», но ведь недаром он был учителем и лгал на протяжении многих лет — трудные минуты педагогический опыт приходил ему на помощь.
