Железны ворота потрачены гнилостью
Рабочие танцуют во дворе, как мексиканцы,
Насильно вовлекают в круг хозяина.
Мальчишки волокут больного медвежонка,
Пойманного в фабричных шахтах.
Медведь не страшится,
Поводит забитой веревками пастью.
1990–1994
Когда стеклянны дверцы шкапа,
Скрипя, распахиваются вдруг,
В природе пышно расцветает
Пронзительный, негромкий звук.
Мы все выходим ради Бога,
Гуляет почва под ногой,
И придорожные овраги
Переполняются водой.
И провода поют и рвутся,
Не в силах электричество сдержать,
И мы печем картофель в углях,
Поскольку некуда бежать.
И на сырой земле вповалку,
Под гром и молнии разряд,
Мы засыпаем сладко-сладко,
Как много-много лет назад.
1990
Прибрежные камни размечал,
Счищал с камней плесень,
В длинной рубахе, как мадонна,
Подвижный, северного склада.
Расчищал камни,
Механически передвигаясь,
Без инструмента, без питьевой воды,
В одной рубахе.
1990
По вечерам женщины плавали в озере.
Мужчины засиживались в беседке.
Пахло купоросом, крапивой.
Телеграфные столбы огибали усадьбу.
Касаясь галечных насыпей.
Галька фосфоресцировала, шевелясь.
1990
Шахматы, шашки рассыпались.
Ветер сшибает стекло.
Из темноты выступают Фридрих и Эльза.
Фридрих и Эльза, станцуйте, как цыгане,
Любовный танец.
Нет, – отвечала Эльза. – Я безумно слаба,
Но Фридрих в отличной форме.
И Фридрих вылетал, как бешеный.
Брались за руки,
Танцевали, как цыгане.
1991
Был опыт в градостроительстве,
Строил в Польше,
На рубеже первичных изысканий
Испытывал отвращение как профессионал,
Замыкался в себе,
Отвечал самым высоким требованиям.
1992
Мой друг Старик Бедняк
Не может быть со мной,
Не может мыслить, как бывало,
Его следов не отыскать.
Но между нами существует
Беспроволочная связь.
«Прощай, Старик Бедняк!» –
Я говорю, смеясь.
И приложив наушник,
Я различаю, как бывало:
«Прощай, мой друг, прощай!» –
Старик Бедняк поспешно отвечает.
1992
Как бедуин стоит у моря,
Один, копье его горит,
Неистовое бранное слово
Камнем упасть норовит.
Но бедуин произнести не может,
Он не приучен, Бог с тобой!
Он падает и свертывается моллюском,
И слезы, понимаешь, у него на глазах.
Павлиньи перья, как веревки,
Висят кощунственно на мне,
Курины перья, как патроны,
Висят кощунственно на мне.
И я, пилот неугасимый,
Веду измученный народ,
И ни сражения, ни мира
Не прозреваю наперед.
1992–1993
Дух безмятежный рассеивается,
Входит двоюродный брат,
Просит передать деньги нуждающемуся товарищу.
Входит двоюродный брат,
Просит передать деньги нуждающемуся товарищу,
Исполню в точности, брат.
1993
На нашей Энской улице
Был исправительный дом,
С копьевидною оградою,
Готическим окном.
Там, заградивши проходную,
Дежурил часовой,
И нашу улицу родную
Считал своей родной.
И днем и ночью музыка
Играла в замкнутом дворе,
И заключенные, как девушки,
Пританцовывали при ходьбе.
И взгляд холодный и сторонний
Через барьер не проходил,
И с неба ангелы Господни
Бросали мишуру и серпантин.
1993
Нет, никогда не может статься,
Чтобы электрик молодой
Не отрицал основ естествознания,
Не рисковал жизнью.
Он повествует о войне,
Неразличимой невооруженным глазом.
Радиопомехи беспрестанно вмешиваются в его речь,
Прощай, электрик.
1994
Филипп выходит. Ночь бедна, убога.
На перекрестках мерзнут патрули.
Жизнь не злопамятна, и дальняя дорога
Дрожит и не касается земли.
Филипп кричит. Испуганная птица
Скрипит крылом и светится впотьмах.
Патруль стреляет, воздух серебрится,
