Во время пира выходил сначала скандинавский скальд с лютней, а после него славянский баян вещий с гуслями. Начинали они петь своими старческими голосами, каждый про свою старину, и, слушая скальда, забывали князья и тоску свою и горе, переносились в родимую страну, ее фиорды, и тоска как будто отходила от них на мгновение, чтобы потом явиться с новою силою, как только в княжем тереме замолкал шум веселого пира.
Не забывали новые князья и своего киевского народа.
Пока они пировали в гридницах, на теремном двору также шел пир для простого народа. Выкатывались из глубоких подвалов целые бочки крепкого пенного меда. Те пили мед и вино, похваливали да славословили князей своих любимых.
Вот и теперь на пир созваны были норманнские дружинники, знатные киевляне и почетные гости.
В эту пору в Киеве были одни только «гости» византийские. Они и явились на княжеское пиршество. Пятеро их было: Лаврентий Валлос, Ананий из Милета, Флорид Сабин и природные византийцы Алкивиад и Ульпиан.
Каждый из них уже по нескольку: раз бывал на княжеских пирах; они сами старались попадать на пиры, чтобы первыми узнавать все, что делается в княжеских гридницах.
Так и теперь они одними из первых явились на пир в княжеский терем.
Там уже все было готово к приему званых гостей. Кроме византийцев, по гриднице расхаживали несколько норманнских дружинников и славян-варягов, ожидавших появления князей.
— Ну что? — спросил сурового Руара его товарищ Ингелот, — решаемся ли мы напомнить конунгам, что не дело воинов сидеть, сложив руки?
— Я уже говорил тут кое с кем из товарищей… Они поддержат, и ты увидишь, как все это выйдет, — отвечал Руар.
— Самое важное, начать… напомнить… Вот на это кто решится…
— И это решено. Это принял на себя славный Зигфрид.
— Скальд?
— Да, он… Уж он сумеет… Зигфрид также скучает… Охоты да пиры притупили его вдохновение. Как он может воспевать героев, когда они по годам не видят обнаженного меча…
— Так, так… Стемид, ты слышал?
— Слышал, — подошел к ним третий дружинник, — на Византию?
— На Византию! На Византию! — раздались со всех сторон голоса.
Все сразу воодушевились, разговоры стали шумными, лица разгорелись, глаза заискрились.
Византийские гости, тревожно переглядывались.
— Это что, же? — шепнул Валлосу Алкивиад.
— Что? Покричат да перестанут! — пожал тот плечами.
— А если нет?
— Без князей они не пойдут, а те вряд ли решатся когда-либо напасть на нашего величественного Порфирогенета.
— Кто их знает! Вдруг придет в голову что-нибудь этакое этим грубым людям.
— Говорю тебе, что Аскольд и Дир не осмелятся тронуться, а если и эти с ума сойдут, то ведь мы здесь не просто так.
Громкие крики прервали этот разговор купцов. Из внутренних покоев терема показалось торжественное княжеское шествие.
Впереди шли по скандинавскому обычаю пажи, расстилавшие перед князьями богатый ковер; за ними, окруженные самыми близкими людьми из своей дружины, следовали киевские князья Аскольд и Дир. Рядом с ними шел высокий дружинник.
Все варяги, пришедшие с князьями на Днепр, были без бород с длинными, спускавшимися на грудь усами, бритые, с одним только пучком волос, закрученным на затылке. Этот же человек имел черную окладистую бороду и длинные, падавшие на плечи волосы.
Это был славянин Всеслав — любимец Аскольда и Дира, а вместе с тем и Рюрика, ушедший с ярлами на Днепр, чтобы быть поближе к Византии, где томился в плену его сын Изок.
Он, надеясь на освобождение сына, был страстным сторонником похода на Царьград и более чем другие негодовал на бездействие князей.
Князья заняли после обычного поясного поклона всем присутствующим главное «высокое» место за столом. Рядом с ними с одной стороны сели Всеслав, Любомир, Премысл, старейшины киевские, с другой — Руар, Ингелот, Ингвар, Стемид, — начальники варягов.
Аскольд, как старший, предложил присутствующим начать пир.
«Заходили чарочки по столикам». Сначала все молчали, принявшись за яства и запивая их крепким медом. Руар, Ингелот, Ингвар и Стемид, отставив блюда, переглядывались между собой. Потом все трое взглянули на своих князей.
А Аскольд и Дир сидели хмурые. Печать грусти явно лежала на их лицах. Видно, не заглушал их тоски шум пиршества.
