Варвары из Европы - страница 11

— Тот же, кто написал «Пиковую даму», если тебе так интересно.

— Не хами, Гомер. Мне наплевать. Теперь вам понятна ваша ничтожная роль в жизни? Теперь твой выход, Гомер. Пристрели эту тёлку.

Не дожидаясь продолжения милой беседы ^>*** решил заглянуть в свой кабинет (рядом, через дверь): там в особой деревянной коробке из–под сигар хранится пистолет ещё советского образца. Зарегистрированный, всё как положено. Между прочим, в тире упражнялся всего пару дней назад. Рука тверда. Сейчас хозяин объяснит всем присутствующим, но не очень–то званым, что такое счастье.

Он вновь подошёл к двери. На сей раз было тихо. Потом последовала краткая реплика Элины.

В этот момент он распахнул дверь.

Раздался выстрел.

Мне показалось, пуля попала мне в левое плечо, куда–то в область сердца, я выронил револьвер (успел услышать тупой звук падающего предмета на паркет — хорошо, плотно положенный, потому и звук тупой), повалился на пол и потерял сознание.

Когда я пришёл в себя (сразу как–то понял, что стреляли не в меня), приподнялся из последних сил и обвёл глазами комнату, взору моему предстала картина неожиданная: Натали рыдала, рядом со мной развалился ^>***, он кряхтел и булькал, дальше я не видел ничего — мешала кровать.

Правой рукой я нащупал и сжал тот самый пистолет, из которого стрелял в Эллину. Дама в наручниках по–прежнему выла. Я отодвинулся от ***.

Делать было нечего: ситуация требовала от меня смелого поступка; я резко выдохнул, как перед прыжком в бассейн, и поднялся — сначала на четвереньки, а потом, осмотревшись, и в полный рост.

Эллина лежала без движения. Натали по–прежнему всхлипывала и причитала.

— Что произошло? — спросил я.

Натали отвечала невразумительно. Она была в шоке.

Мне казалось, я был не в шоке: голова соображала быстро и ясно; только вот я никак не мог решить, что мне делать в принципе или хотя бы что необходимо предпринять в следующую минуту. Ни единой мысли по этому поводу.

Вот почему я опять твёрдым голосом и, вроде бы по делу, спросил:

— Что произошло?

С Натали началась истерика. Она буквально стала биться о паркет, и на этот раз мне показалось, что выложен он не так хорошо, как это должно быть в богатом доме.

Я решил начать с её чудесного освобождения.

Однако тут же отчего–то передумал: сообразил, что мне выгодно быть единоличным хозяином положения. Душу мою накрыла, как это ни прискорбно, — тень Германна, который представлялся мне не иначе как высоким красавцем в широком чёрном плаще и шляпе. Честность писателя не позволила мне спутать это шершавое ощущение — материальность тени — ни с каким другим. Это несравненно хуже, нежели обнаружить в себе реликтовые следы ящерицы или волка, ибо неожиданное наличие тени ставило под сомнение моё гордое заявление — «Я прошёл испытание».

Но я не мог не протянуть руку вызванной к жизни тени — желание безопасно и гарантированно обогатиться, «составить счастие моей жизни» было сильнее меня.

И, что важнее всего, я, оказывается, в глубине души допускал эту великолепную в своей гнусности возможность — пожить в шкуре Германна, — хотя готов был поклясться, что во мне нет подлой черноты, что я выше и чище низменных страстей.

Я помимо воли просчитал (весьма хладнокровно, надо заметить) все выгоды положения (как, оказывается, делал это тогда, когда в качестве зрителя фильма участвовал в разборках на стороне разговорчивых подонков).

Во–первых, Сцилла и, хуже того, Харибда, была мертва, — и руку к этому приложил беспомощно хрипящий бизнесмен. Она, судя по всему, смертельно ранила его. Одновременно прозвучали два выстрела. Ядовитые гады сожрали друг друга. Это хорошо.

Во–вторых.

В общем, я подошел к раскинувшейся в красивой позе Харибде (даже смерть была к лицу моей суровой подруге!) и нежно взял её за запястье. Пульса не было, как я и ожидал; однако я не опустил её руку, а навёл сжимаемый безжизненной кистью пистолет на ***.

Натали, увидев это, перестала плакать.