Наконец Кияшко кивнул Морозову. Его полное с отечными щеками лицо ничего не выражало. «Не нашли мотора», — понял Константин.
Диспетчер щелкнул тумблером, отключил связь.
— Греков покрывает твой минус, — сказал он. — Общешахтная не падает. А вы сами у себя решайте, с вас премию скинут.
— Ты от общей добычи получаешь, — согласился Морозов.
— Я за чужие грехи не ответчик, — Кияшко засмеялся, как будто его развеселила мысль, что сегодняшняя беда его не заденет. — Сейчас докладывать Зимину. Хочешь послушать?
— Скажи ему, что мы качаем уголь, — попросил Морозов.
— Я врать не буду, напрасно думаешь.
— Смотри не наколись, — пожал плечами Морозов.
— Берешь на пушку? — спросил диспетчер иронично-добродушным тоном.
Морозову ни к чему было дразнить его. Тот мог сдуру, из-за мелочности характера наговорить Зимину бог знает чего. Кияшко был отпетый трус, и, когда на него давили, он всегда уступал, а потом озлоблялся и стремился отплатить.
— На пушку тебя не возьмешь, — сказал Морозов.
— Это верно, — ответил Кияшко. — Знаешь, что Зимин не может решить, кого из вас поставить на место Бессмертенко? Вы подеритесь.
— Дружеский совет?
— На всякий случай.
Вернувшись в свою нарядную, Морозов наконец позвонил во второй забой. Телефонистка соединяла долго, и пустота паузы злила Константина.
— Заснула, барышня? — съязвил он.
Трубка молчала. Он снова подумал о том, что вынужден отдать приказ.
Митеня ни черта не понял: Морозова не смущало физическое напряжение шахтеров, потому что ведется работа не машинами — напряжением сил она ведется. Всегда напряжением сил. И даже дышать под землей не сладко…
Его смутило другое. Могли подумать, что он идет на такие приказы для карьеры.
«Кто так подумает? — спросил он себя. — Я выполняю план и обеспечиваю людям заработок… Другого выхода у меня нет».
Прежде Морозова не смущали бы такие мысли, то ли зелен он был, то ли не видел возможности выдвинуться, как бы там ни было, а прежде он не заботился о том, что о нем скажут. Чужие слова нимало его не волновали, и любую свою ошибку, можно было спокойно поправить, не удручаясь последствиями. «Веру потерял, но уж если сейчас потеряю, то навсегда, — решил Морозов. — Прежде подобных понятий — навсегда — я терпеть не мог, а теперь добрался до них, и мне не смешно».
Трубка откликнулась.
— Второй забой? — спросил Морозов, оборвав бессмысленные рассуждения. — Где Лебеденко?
— Лебеденко аж на том краю, — неторопливо ответил чей-то голос. — А кто спрашивает?
— Морозов.
— Подождите… — Голос пропал.
Через минуту в трубку ворвался новый голос:
— Константин Петрович! Лебеденко у комбайна. Вверху. Это Елага. Слышите? Качаем!
— Как качаете? А транспортер?
— Пока обходимся.
Шахтеры уже сделали так, как он хотел приказать, понял Морозов.
— Зови Лебеденко, — сказал Морозов.
Ему показалось, что он начинает чего-то бояться.
А чего ему было бояться? Всем ясно, что без старика Бессмертенко участок провалился, что Морозов и Тимохин не обеспечили самого элементарного: плановую добычу. И уж ясней ясного, что ломаного гроша не дадут за руководителей, не обеспечивающих план.
Поэтому и бояться было вроде нечего, ибо нельзя было потерять то, чего не могло быть.
Телефонистка проснулась, и трубка ожила.
— Мне Лебеденко, — сказал Морозов.
— Лебеденко на том краю, аж возле комбайна, — неторопливо ответил чей-то голос. — А кто спрашивает?
— Морозов.
— А, Петрович! — ласково-фамильярно сказал голос. — Это Кердода. Как дела на бугре?
Кердода был веселый лодырь и зубоскал. На него всегда кричал Бессмертенко, бригадир Лебеденко дважды собирался его выгнать, но все благополучно устраивалось для Кердоды. На его лень забойщики почему-то смотрели сквозь пальцы и не оставляли его в одиночестве перед гневом начальников.
По всей вероятности, Кердоду не вышибли из бригады потому, что у Бессмертенко порой не доходили до мелочей руки и лишь хватало сил, чтобы удержать участок хотя бы в каком-то порядке.
— Кердода, а что тебя интересует на бугре? — неожиданно впадая в такой же панибратский тон, спросил Морозов. — Мы с тобой минусуем. Теряем последнюю надежду на премию. Это самые последние новости.
