И горячая фантазия Кольцова унесла его в такую заоблачную даль, что нам с вами, читатель, следовать за ним не стоит.
Дома Кольцова ожидал весьма неприятный сюрприз, который сразу спустил его на землю.
– Миленький мой, – встретила его жена. – Придется вам мечты ваши о славе на время отложить, – она точно подслушала Кольцова, – вот телеграмма Татищева. Вариант ке принят.
Телеграмма была следующего содержания:
«Вариант окончательно забракован. О радиусе 150 и туннели слушать даже не хотят».
Для Кольцова это было полным сюрпризом.
– А, черт с ними! – проговорил он упавшим голосом. Он сел в кресло и уныло замолчал.
– И Татищев тоже хорош, Телеграфирует, точно его зарезали. Пойдут теперь сплетни по заводу.
– Что же делать? – утешала его жена. – Ты, что мог, сделал, там уже не твое…
– А, черт с ними! – еще раз апатично проговорил Кольцов.
Он встал, несколько раз прошелся и, скороговоркой проговорив: «Я спать пойду», – ушел в спальню. На вопрос жены:
– А обедать?
Он, уходя, принужденно ответил:
– Нет.
Жена Кольцова знала натуру своего мужа. Всякое серьезное огорчение вызывало в нем полный упадок сил и потребность продолжительного сна.
Не знавший усталости, Кольцов, раздеваясь, почувствовал себя таким усталым, таким разбитым, что едва мог стащить свои тяжелые сапоги. Он почти мгновенно заснул и едва слышал, как жена, наклонившись над ним, поцеловала его, прошептав:
– Не огорчайся, мое счастье, все, бог даст, будет хорошо.
«Хорошо», – машинально пронеслось в его голове. «Действительно хорошо», – промелькнуло в последний раз в засыпающем мозгу – и чувство сладкого успокоения разлилось по его членам. В то же мгновение крепкий, здоровый сон без сновидений сковал Кольцова. Он проснулся только на другой день, проспав четырнадцать часов.
Мысль о варианте только в первый момент неприятно кольнула его.
«Надо самому ехать», – думал он, поспешно одеваясь.
Жена, услышав шум в спальне, вбежала е телеграммой в руках.
– От Елецкого, – проговорила она, целуя мужа. Кольцов жадно схватил телеграмму:
«Из ваших вариантов останавливаюсь на линии прошлого лета. О радиусе и туннели при теперешних условиях не может быть и речи».
Вежливый тон телеграммы успокоил Кольцова, – Ну, вот это ответ. По крайней мере никакой пищи нет досужим сплетникам. Ясно, что в одном и том же месте двух линий сразу нельзя выбрать, а так как обе мои, то ничего и обидного нет. За эту деликатность я ужасно люблю Елецкого, – говорил Кольцов повеселевшим тоном.
Жена Кольцова тоже просияла, увидев, какое действие произвела телеграмма на мужа.
За чаем Кольцов сказал ей, что решил сам ехать.
– Без разрешения? – спросила, испугавшись, жена. Кольцов не ответил, так как и сам не знал, как быть.
С одной стороны, нужно было торопиться, а разрешение затягивало отъезд, да и сомнительна была возможность его получения в данный момент, с другой – ехать без разрешения было невежливо и, пожалуй, рискованно.
– Могу испортить все дело. Он сам такой деликатный и терпеть не может неделикатности в других.
Решено было так. Кольцов телеграфировал Вельскому, чтоб тот действовал в смысле вызова его, Кольцова, для личных объяснений. Елецкому Кольцов послал телеграмму в двести пятьдесят слов. Тон телеграммы мало было бы назвать горячим, страстные доводы Кольцов закончил следующими словами: «Прошу извинить за настойчивость, но необходимость варианта настолько очевидна, что не может пройти незаметно. Во избежание справедливых нареканий в будущем, вынужден беспокоить вас просьбой разрешить лично приехать».
К вечеру Кольцов получил следующий ответ:
«Ваша телеграмма не переменила моего решения. Если считаете необходимым, приезжайте».
Кольцов выехал в ночь.
Оставлял он семью с тяжелым чувством. Кашель у Коки становился все сильнее. В самый момент выезда сильный припадок так ослабил мальчика, что он весь посинел и впал в легкий обморок. Такого припадка еще не было.
Тяжелое предчувствие недоброго конца этой болезни первый раз закралось в душу Кольцова. Всем существом рвануло его к сыну, он забыл все на свете, схватил его на руки, прильнул к его исхудалому личику, и горькие слезы полились из глаз. Прощанье было подавляющее и тяжелое. Никогда еще Кольцов не оставлял семью, с таким угнетенным чувством тоски и сознания своего бессилия что-нибудь изменить из предназначенного судьбой. Первый раз после долгих лет рука его поднялась, чтоб осенить своего маленького сына крестом.
