До сих пор помню, как я пришел в первый раз в студенческий научный кружок, как через полгода стал старостой, как начал заниматься проблемами народного суверенитета.
У меня и ныне бережно хранится первый доклад, который я сделал в кружке, — еще наивный, с «глобальными» обобщениями, вызывающий улыбку. По характеру я однолюб, — и науку в ее узкой «суверенитетной» теме, и жену свою люблю до сих пор и буду любить до конца жизни.
Я был просто счастлив, когда в 1972 году в сборнике, посвященном пятидесятилетию образования СССР, вышла моя статья. Я, наверное, не менее сотни раз раскрыл ту книгу, где в середине значилось «Ю. Скуратов. Проблемы суверенитета в Союзе ССР», а под фамилией, в скобках, меленько: «студент 3-го курса».
На третьем курсе меня перевели на индивидуальный график учебы — такие графики имели только студенты, занимающиеся научной деятельностью. Чем был удобен такой график? Можно было не ходить на лекции, экзамены «индивидуалы» сдавали, когда хотели, в любой очередности, чего простые студенты не могли делать. Меня индграфик очень даже устраивал: я, признаюсь, любил поспать, и при таком построении учебы мог вставать утром, когда хотел.
Когда дело подошло к диплому и ректорат решил оставить меня в аспирантуре, мне очень важно было попасть на кафедру к Судницыну. Но любимый мой профессор Судницын крайне редко и крайне неохотно брал к себе аспирантов. К нему просились даже сотрудники обкома партии — могущественные в Свердловске люди, просились работники прокуратуры и суда — он не брал их, пока не убеждался в пригодности для науки.
Все мои друзья, кто занимался наукой, уже обговорили свои перспективы, а Судницын все молчал. Без него мою судьбу решить не мог никто. Я начал примеряться к кафедре философии — оттуда поступило несколько приглашений, и хотел было провести с ними первый пристрелочный разговор, как вдруг Судницын попросил заглянуть к нему.
Я заглянул.
— Юра, я делаю тебе официальное предложение стать аспирантом нашей кафедры, — сказал он.
Казалось, я никогда еще в жизни не был таким счастливым. Я шел пешком к себе домой и, будто школяр, которого первый раз поцеловала девчонка, в которую он был влюблен, подбрасывал вверх портфель, ловил его, и снова подбрасывал, и что-то горланил…
Как мало, оказывается, надо человеку для счастья.
В 1977 году я написал диссертацию на тему, посвященную конституционным проблемам народного суверенитета, и приготовился к защите. Но вышла заминка. Я писал диссертацию, используя в качестве материала Конституцию СССР 1936 года, а к той поре уже были опубликованы тезисы новой Конституции — 1977 года — и в стране началось повсеместное обсуждение ее.
Ректор в ту пору готовился к какой-то конференции на тему суверенитета и, естественно, залез в мою диссертацию — думал там чего-нибудь почерпнуть, но прежде чем что-либо почерпнуть, увидел, что новая Конституция в диссертации никак не отражена, на нее нет даже ссылок. Утвердит ли ВАК такую диссертацию?
Судницын ответил совершенно определенно: утвердит! Но червь сомнения сидел в ректоре крепко: он созвал ученый совет. На совет пригласили и меня. Я изложил свои доводы. Тем более что на диссертацию уже имелся отзыв профессора Фарбера Исаака Ефимовича из Саратова — положительный отзыв… Присутствующие практически единодушно высказались и решили: никаких переделок, надо выходить на защиту с диссертацией в таком виде.
Проголосовали открыто, без черных и белых шаров.
Насчет черных и белых шаров ходит немало разных легенд и россказней. Особенно в академических кругах.
Один ученый муж рассказывал мне, как защищал диссертацию крупный партийный работник. Дело происходило в одном из московских институтов. Во время обсуждения диссертации ни один человек не высказался против, все высказались за, а когда дошла очередь до тайного голосования, то оказалось: нет в рядах ученого совета того единодушия, которое было только что продемонстрировано. Голосовали, как и у нас, семнадцать человек. Счет был: пять «за» и двенадцать «против». Диссертация провалилась с оглушительным треском.
Но самое интересное случилось потом: этому важному партийному чину позвонили девять человек, и каждый из них говорил, что это именно он проголосовал «за»… В нашем же институте этого не было, атмосфера у нас была чистой, дышать было легко.
