Конрад приобрел несколько великолепных отрезов, но заявил, что шить из них платья они отдадут только в Вене, потому что здесь, в этой пыльной провинции, только загубят великолепную ткань. Он обещал, что Лизелотте понравится Вена и тот милый санаторий в горах, где она будет «отдыхать» после пережитого. Катание на лодке, на лошадях, неторопливые прогулки, танцы. И в Вене очень легко будет найти хорошие французские вина, великолепный шоколад! Для него теперь нет ничего невозможного.
Отчего-то ему казалось, что разговоры о нарядах и развлечениях должны вытравить грусть из сердца Лизелотты. А Лизелотта вспоминала о платьях всяких прелестных вещицах, сшитых когда-то Эстер, о ее туфельках, сумочках, шляпках… Все это хранилось в сундуках на чердаке дома ее дедушки. Когда Фишеры покидали Германию, ни Лизелотте, ни Эстер не хватило духа пойти к доктору Гисслеру и потребовать свою собственность. Так что, возможно, они уцелели. Вряд ли дедушка инспектировал чердак. И уж подавно — вряд ли взял на себя труд проверять содержимое сундуков. Где-то там хранились и акварели, нарисованные Эстер. Жаль, все фотографии Лизелотта взяла с собой в Польшу. Теперь они погибли безвозвратно.
…Лизелотта звалась теперь «фрау Гисслер». Для Конрада самим собою разумеющимся было то, что доктор Гисслер примет внучку с распростертыми объятиями.
— В глубине сердца он давно простил вас, милая фрау Лизелотта. Но не мог проявить этого открыто, потому что всем известны его принципиальность и нетерпимость в расовых вопросах.
Лизелотта слушала Конрада и думала, что сама она никогда не простит своего дедушку. Потому что знала: в глубине души она всегда была ему глубоко безразлична! Как и все остальное, кроме его науки. Она понимала, что в доме деда ей придется очень нелегко. Но готова была на все — ради Михеля.
В Вене, в гостинице «Корона», Конрад снял им один номер на двоих. Номер с роскошной двуспальной кроватью. Хотя Лизелотта догадывалась об истинной подоплеке «благородных» действий Конрада по извлечению ее и Михеля из гетто, ее несколько удивило, что худшие ее подозрения сбылись и на этот раз. Ее бесконечно удивляло: что юный красавец нашел столь привлекательного в измученной женщине на десять лет старше себя?
Но она знала, что их с Михелем судьба зависит от Конрада. От него — как ни от кого другого. И она знала, что она должна перетерпеть все и сделать все, что он от нее захочет.
Она терпела, когда Конрад целовал ее, когда его пальцы торопливо расстегивали пуговки ее платья, спускали с плеч рубашку, стягивали с ног чулки. Терпела, когда он впивался поцелуями в ее грудь, шею, бедра, живот. Его поцелуи были жадными, засасывающими. Прикосновения — жесткими. Потом он разделся перед ней — огромный, белый, бесстыдный… Должно быть, другие женщины находили его красивым. Но Лизелотта привыкла к Аарону! К Аарону, целовавшему ее так нежно, прикасавшемуся к ней так легко. Стыдливо и пылко обнимавшему ее под одеялом в темной спальне. А Конрад раздевал ее — и раздевался сам — при ослепительном свете люстры! Свет дробился в хрустальных подвесках, радужные блики скакали по стенам спальни. Голый Конрад подошел к столу, достал бутылку шампанского из ведерка со льдом, откупорил его, налил в два бокала а потом — непонятно зачем — с громким хохотом сам облился пенящимся вином! Принимая бокал с шампанским из рук голого Конрада, Лизелотта больше всего на свете боялась, что не выдержит. Разрыдается. Начнет отбиваться.
Она собрала все свои силы, чтобы не заплакать. На притворство ничего не осталось. Но Конраду, похоже, и не нужно было ее притворство. Он просто повалил ее, неподвижную, на постель и взял грубо и яростно. Он оказался неутомимым любовником. Должно быть, многие женщины мечтали бы о таком! Но Лизелотта лежала и ждала, когда же кончится эта пытка. Смотрела на мощную шею Конрада, на его горло, судорожно подергивающееся прямо возле ее глаз, на набухшую синюю вену… И снова сожалела о том, что у нее нет звериных клыков, способных эту вену разорвать.
Эта ночь была одной из самых ужасных в ее жизни. Конрад подступал к ней снова и снова, и каждый раз она думала, что этот раз — последний, что теперь он успокоится и уснет.
