Лизелотте прежде не приходилось видеть, как убивают. Слышать крики и выстрелы — приходилось. Но видеть…
А охранники подгоняли ее — быстрей, быстрей! — к двери комендатуры, мимо трупов с лужицами крови у головы, мимо выщербленной пулями стены, мимо страшного черного солдата, похожего на одного из Всадников Апокалипсиса.
Ноги у Лизелотты задрожали и неожиданно подломились в коленках. Она упала. Один из охранников дернул ее за руку — поднимайся! — но ноги ее не слушались. А солдат-палач застрелил последнего из обреченных и, снова передернув затвор пистолета, повернулся к ней.
Он был очень юным и очень красивым, этот убийца. Блондин с яркими голубыми глазами и четкими, правильными чертами лица. Словно с агитационного плаката сошел. Лизелотта видела мелкие капельки крови на перчатке его правой руки, на рукаве мундира. Свежая кровь — такая яркая… Через миг впитается — и будет уже не заметно. А сейчас — как россыпь кораллов.
Охранник снова дернул ее за руку, но Лизелотта была на гране обморока и подняться не могла. Она ждала, когда красивый блондин с пистолетом подойдет к ней и выстрелит ей в голову. Она была уверена, что так оно и будет… Через мгновение… Сейчас…
Он действительно подошел и всмотрелся в ее перекошенное ужасом лицо. Яркие голубые глаза блондина удивленно распахнулись.
— Фрау Фишер? Фрау Лизелотта? Это вы! — воскликнул он и наклонился к Лизелотте.
Уже теряя сознание, она успела заметить, что на лице юноши, на свежей румяной щеке краснеется несколько капелек крови — мелких, как бисер.
…Она пришла в себя в маленькой комнате офицерского лазарета. Здесь была удобная кровать с чистым бельем, шкафчик, тумбочка. На тумбочке — вазочка с фруктами. Аромат фруктов Лизелотта почувствовала прежде всего. Потом — боль в руке. Открыла глаза — над ней склонилась какая-то белая фигура. Когда туман перед глазами рассеялся, Лизелотта разглядела медсестру, сосредоточенно вливающую ей в вену какую-то мутную жидкость из шприца. Потом медсестра отступила и к постели подошли двое: пожилой военный в белом халате, наброшенном поверх мундира, и тот самый юноша, который убивал евреев во дворе перед комендатурой.
— У нее глаза открыты! Она пришла в себя? — воскликнул юноша. — Фрау Лизелотта! Вы меня видите? Вы меня не узнаете? Я — Конрад! Фрау Лизелотта! Я — Конрад Лиммер! Почему она не отвечает?
— Возможно, сознание замутнено. Голод, нервное потрясение… Я буду наблюдать ее. Возможно, понадобится серьезное лечение.
— Но она не умрет? — волновался Конрад Лиммер.
— Можно надеяться на благополучный исход. Но сказать что-нибудь наверняка невозможно, — спокойно ответил врач.
И, чуть поколебавшись, добавил:
— Вы уверены, что она не еврейка?
— Да. Я хорошо знаю ее деда. И мужа тоже… Знал, — Конрад брезгливо скривился. — Можно считать, что это — несчастный случай. То, что она оказалась замужем за евреем, а потом… Медлила с разводом.
— Несчастный случай… Ну-ну, — неуверенно протянул врач. — Охранники, которые ее привели, говорили, что она шла к коменданту, хотела поговорить о том, что раскаивается и желает искупить… Очень вовремя маленькая фрау раскаялась!
— Вы хотите на Восточный фронт, доктор Зюсмильх? — любезно поинтересовался Конрад Лиммер.
Врач удивленно обернулся.
— Я ведь могу очень просто вам это устроить! И, заметьте, никто говорить с вами даже не будет. Никто. Ни в Гестапо, ни в иных ведомствах. Вы — ничто. А станете и вовсе прахом… Когда окажетесь в окопах под Москвой. Или где-нибудь на болотах Белоруссии! — Конрад Лиммер говорил очень спокойно, но нежное лицо его постепенно наливалось багровым гневным румянцем.
— Но я же… Я не… — залепетал врач, нервно одергивая мундир.
— Замолчите. И лечите эту даму как следует. Докладывайте мне о малейших переменах в ее состоянии. Я хочу увезти ее отсюда как можно скорее. Куда-нибудь в санаторий, где ей будет обеспечен должный уход и комфорт.
— Но она же была замужем за евреем! Она жила в гетто! — не выдержал врач. — Я не понимаю…
— А от вас и не требуется, чтобы вы понимали. Это — семейное дело. Вы слышали о докторе Гисслере? Фрау Лизелотта — его внучка.
