И я вновь начал искать, чем бы заполнить окружавшую меня тоскливую, засасывающую пустоту.
Теперь я уже был умнее. Сперва я отлавливал очередного рэкетира и утолял голод (пару раз потом приходилось менять одежду: эти идиоты взяли за моду палить в любую приближающуюся тень; мне, конечно, на это наплевать (хотя и больно!) — но не идти же после на вечеринку или на дискотеку в простреленном в нескольких местах костюме?!) — и только после этого, сытый и благодушный, отправлялся веселиться.
Наверное, мы, вампиры, действительно обладаем какой-то скрытой магией — хотя люди и сильно преувеличивают наши способности. Просто после смерти мы начинаем жить как бы в другом мире. Мы по-другому видим, по-другому слышим, по-другому чувствуем…
Но, кроме того, есть у нас и некий особый «магнетизм», некая необъяснимая притягательность. Генрих как-то назвал это свойство «некрообаянием». Очень похоже. Во всяком случае, мы чем-то притягиваем к себе людей — как притягивают к себе хищники своей смертельно опасной грациозностью. Причем внешняя красота тут особого значения не имеет — это какое-то внутреннее свойство, которое мы приобретаем… умирая! Действительно, «некрообаяние» — лучше не скажешь!
Так что за последнее время у меня появилось множество новых друзей и знакомых, и я был желанным гостем во многих компаниях. В одной из таких компаний совсем еще молодых людей, которым льстило общение со мной — таким взрослым и загадочным! — я и познакомился с Ней.
Это случилось совсем недавно — каких-то два месяца назад; по нашим (да и по людским) меркам — пустяки. А мне уже кажется, что мы знаем друг друга целую вечность, как ни банально это звучит.
Ты — невинный ангел,
Ангел поднебесья;
В этой жизни странной
Ты не моя!
За тобой тень зверя —
Вы повсюду вместе;
А теперь поверь мне —
Зверь этот — я!
Группа «Ария», «Зверь».
Ее я увидел сразу: разметанное облако рыжих волос, таких пушистых, что мне тут же захотелось зарыться в них лицом; загадочные зеленые глаза, большие, чуть раскосые; нежный атлас губ; и одета Она была, как одевались, кажется, в прошлом веке: атласное платье со шнуровкой — и в то же время вызывающее декольте, наполовину открывающее небольшую тугую грудь. Она напоминала очаровательно невинного и одновременно неуловимо порочного эльфа… Эльфийку? Эльфицу? Нимфу? Нимфетку?… Не важно!
Блики свечей, негромкая музыка, шепот из темноты — все это было романтично и пошло, но сейчас я не видел ничего, кроме Ее приближающегося лица и этих огромных зеленых глаз, в которых отражалась, казалось вся комната — вся, кроме меня!
— Тебя можно пригласить на танец?
Малахитовый бархат, переливы золотых блесток — таким был для меня Ее голос.
Я не удержался, взглянул на Нееизнутри.
Серебристые сполохи — и за ними трепещет, бьется, складывая и раскрывая крылья, пурпурный мотылек.
Я смотрел, смотрел — и не мог оторваться, уже не обращая внимания ни на кого и ни на что вокруг.
— Конечно! — с опозданием улыбнулся я — и с трудом убрал клыки. Между прочим, Она первая в этой компании сразу назвала меня на «ты».
— Ты не знаешь, что это за песня? Мне она так нравится… — упругий стан под рукой, я прижимаю Ее к себе, и Она поддается, игриво улыбнувшись.
— «Metallica». «Nothing Else Matters», — не упускаю я случая блеснуть эрудицией. Тем более, что эта песня — одна и из моих любимых, в черно-багровых тонах.
— Trust I seek and I find in you
Every day for us something new
Open mind for a different view
And nothing else matters, —
цитирую я куплет, кажется, довольно удачно подпевая вокалисту.
— А о чем это? — зачарованно распахнутые изумруды с золотыми искорками в глубине. — А то я на слух плохо понимаю.
— Доверия ищу я — и нахожу в тебе;
Новое для нас есть в каждом дне.
Раскройся, взгляни на мир
Сквозь призму иного зрения —
И больше ничто тогда
Уже не имеет значения!
And nothing else matters…
Коряво и не совсем дословно, но по духу звучит именно так.
— And nothing else matters… — задумчиво повторяет Она. — А почему ты не отбрасываешь тени? И в зеркале не отражаешься?
Она первая обратила не это внимание! Первая за двадцать с лишним лет моей «посмертной» жизни!
