Потом она торопливо шла пустыми улицами. Она могла взмыть в воздух, лечь на него и лететь стрелой, закладывая крутые виражи. Тело просилось взлететь. Но она сжимала кулачки и ускоряла шаги, такие ничтожные, такие медлительные по сравнению с полетом. На полет она сейчас не имела права.
Женщина шла и экономила каждое движение. Перекресток она пересекла наискосок. В парке прошла прямо по газону.
Наконец она остановилась перед высоким зданием с казенными занавесками на окнах. Подняла голову, Сразу нашла глазами полуоткрытое окно на четвертом этаже.
Оттолкнуться и!.. Нет. Нельзя.
И она обошла это здание, и вошла в неприметную дверь, и спустилась в подвал, и долго шла каким-то коридором, и выбралась на лестничную клетку, и поднялась на четвертый этаж пешком, хотя лифт здесь не выключали всю ночь. Но шум лифта мог привлечь внимание.
Она вошла в двухместную палату.
Одна постель была аккуратно убрана. На другой лежал человек лет тридцати, закинув голову, чуть заметно дыша. Рядом стояла капельница.
Ведьма взглянула на заотстрившееся лицо этого человека с влажной прядью темно-русых волос на лбу, на бледное любимое лицо, подошла, стала на колени и положила руки на грудь под больничной рубахой с лиловыми метками.
Всю силу, и свою, и того безымянного, брошенного ею в сарае, она вливала в обессилевшее, уставшее бороться со смертью тело, не допуская ни одной мысли, кроме мысли о спасительной силе. Ее должно было хватить! Ее было меньше, чем в прошлый раз, но должно было хватить!
Когда, открыв на секунду глаза, она убедилась, что синие тени уходят с любимого лица, мысль промелькнула, коротенькая, словно понимающая недопустимость сейчас долгих и плавных мыслей: «На сей раз успела…»
Когда он открыл глаза, она уже не в силах была пошевельнуться — отдала все… Руки отяжелели, она и рада была бы убрать их с его груди, но никак не получалось.
— Это ты? — спросил он. — Как ты сюда попала, карантин же! Ты чего на коленях? Встань!
— Мне так нравится, — ответила она, боясь, что не услышит собственного голоса, однако он звучал, хоть и совсем слабо. — Как спал? Что тебе снилось?
— Чушь снилась. Во сне я чуть не умер. Такое ощущение, будто жизнь выходит из меня через две дырки — и угадай где! Возле подмышек. А потом жизнь вернулась через эти же дырки. Я совершенно четко ощущал это.
— Дырки в подмышках? Логика сна! — ответила женщина. Не в состоянии удержать голову, она прилегла и ощутила щекой жар больничной простыни, которой полагалось быть холодной…
— Наверно, я умру во сне, — помолчав, сказал он. — Ну и что же? ничего страшного. Это безболезненно. Если это со мной случится, ты знай, что мне не было больно. Хорошо?
Она хотела ответить, как было между ними принято, в комически-ворчливом духе, но для этого неплохо было бы хотя бы видеть глаза собеседника. А она не могла сейчас смотреть ему в глаза. и не только из-за слабости.
— Удивительно, как тебя пропустили.
— А я через подвал. Вот когда тебя прооперируют и переведут в реанимацию — тогда будет труднее.
— Да, главное — дотянуть до операции, — согласился он. — А что так рано?
— Почувствовала, что тебе плохой сон снится. Нет, правда. Обыкновенная телепатия.
— Ты очень боишься, что я умру? — спросил он.
— Не говори глупостей. Пока я люблю тебя, ты не умрешь, — ответила она.
Джордж Локхард
Симфония тьмы
Сегодня я иду на охоту. Луна светит с небес, дует холодный ветер. Ночь прекрасна, она манит и завлекает, она поет древнюю песнь, способную согреть кровь моим жертвам. Сегодня я иду на охоту.
Я не так часто хожу на охоту, как многие думают. Я в достаточной степени независим. Но я люблю охоту. Лишь тот, кто бродил во тьме под луной, впитывая всей своей сущностью азарт выслеживания, тот кто способен ощутить запахи звезд и сверкание воды в их холодном свете, поймет меня. Но таких мало. Я не знаю ни одного, подобного мне. Хотя логика заставляет меня верить, что я не одинок.
Когда я иду на охоту, ночь узнает меня. Звезды приветствуют меня тонким и холодным звоном, луна дарит мне покрывало из ледяных лучей. Холод — мой дом. Я не нуждаюсь вхолоде, но он доставляет мне наслаждение. Я люблю холод.
