Вампиры. Путь проклятых - страница 10

Молчал знахарь. Топтали бездумно и беззлобно травы редчайшие — молчал, пальцы разбойные по ларям шарили — слова не проронил, и за бороду дергал смешного старика атаман Ангмар; предание гуляло о волосатых Ангмарах, людях с головами песьими, и зарычал низко квадратный волкодав, врага почуяв.

— Приколи собаку! — властно кинул оскалившийся Ангмар, и коренастый бородач умело ткнул подобравшегося Чарму зазубренным дротиком. Хаживал бородач на волков, на медведя с рогатиной хаживал, только тяжело вспоминать о победах охотничьих с глоткой вырванной, потому как незнаком был для хрипящего ловчего страшный бросок боевых берийских собак.

Сразу понял все Ангмар, ловко понял, славно понял — взвыл Чарма с лапой разрубленной, и братья лесные без главаря остались, нельзя в атаманах ходить с перебитой шеей, даром что холка твоя пошире бычьей…

Так и случилось дикое, и застал вернувшийся из деревни ученик — застал остывающее тело учителя, и изрезанного воющего Чарму, и лошадь дрожащую, в спешке забытую — трупы своих-то братья в лес уволокли, встанут ведь дружки назавтра, браслеты почесывая, как пить дать встанут, им еще жить да жить, кому по три, кому по пять раз, и кровавым спросом спросят с бросивших их — тяжело нести восемь трупов, дорого плачено за бешеного травника с выродком его натасканным, людоедом, но что поделать, раз так…

Лошадь от них осталась, добрая лошадка, смирная, и когда луна отразилась в карих конских глазах, встал юноша, и скупы были его движения, движения человека, выбравшего свою дорогу. Вспорол нож крутую шею животного, густая струя ударила в ведро, и замолчал принюхивающийся Чарма.

Юноша погладил пса; самые необходимые вещи сгрудились в изношенной котомке — и лопата выбросила первый пласт ночной светящейся земли.

Спустя два часа у последнего поворота дороги в Город сидел высокий гибкий мужчина, поглаживавший огромного скулящего пса. Раны были на руках его, кровавый след тянулся по щебенке дороги, и пустое ведро валялось в дальних кустах.

Мужчина и собака ждали рассвета. Они ждали вербовщиков.

…И тогда лишь был отдан им пленный,

Весь израненный вождь аламанов,

Заклинатель ветров и туманов

И убийца с глазами гиены.

— …никак не менее двоих!

— Кого?

— Мужчин, разумеется. А то один перегревается…

Смеющиеся девицы табуном влетели в маленький, тускло освещенный зал, где и были придержаны Всеобщей Мамой, излучавшей голубой свет вынужденной старческой добродетели.

— Что ж вы, ножны мужские, делаете, — ласково закудахтала она, и играющий бичом раб за Маминой спиной на какой-то миг показался обаятельным и нестрашным. — Господа уж третью дюжину приканчивают, их достоинство полковым знаменем выпирает, а кротость да податливость шляется неведомо где, да еще, сдается мне, даром…

Что кроме этого сдавалось Всеобщей Маме, бывшей мечте нынешних трясущихся маразматиков — через талант ее маразматиков, и через него же трясущихся — неведомо осталось, утонув в изящном грохоте худых, полных и откровенно жирных ножек по испуганной лестнице заведения «На все четыре стороны», пользовавшегося в городе жаркой потной известностью.

— …И на стволе нашем, общем стволе, который превыше гордости и обид, новая взошла ветка, Серебряная Ветвь, и бокал за ее побеги уже жжет мне ладонь. Встань, Смертник Джи, нынешний Сотник Джи, и переживи всех нас, видящих тебя сегодня и пьющих честь твою!

Рослый сотник выбрался из-за неуклюжего стола и смущенно оглядел притихшее собрание.

— Спасибо, друзья! — пальцы вставшего сжались на пододвинутом бокале. — За тепло спасибо, за вечер сегодняшний, простите меня все, кого обидел чем, а, в особенности, ты прости, сотник Муад, и ты, сотник Фаранг, за смерти ваши случайные, от руки неумелой, открывшие мне дорогу в компанию вашу, за которую положу я все жизни оставшиеся, ни одной не жалея и не уклоняясь от пути назначенного. Вашу славу пью!

Многоголосый рев покрыл его слова, еще больше усиливаясь от звонких приветствий впорхнувших девиц; и твердые мужские колени с удовольствием приняли на себя мягкий чирикающий груз.