Мать с плачем упала на труп дочери… Я вышел из спальни.
В столовой я увидел в первый раз господина Винсента. Среднего роста, довольно плотный, он был одет в светло-серый костюм. Что меня в нем поразило — это его наружность, по которой никак было нельзя определить его возраст. Голова его была покрыта короткими, белыми, вьющимися волосами, составлявшими три хорошо образованных мыса на висках и на лбу. Лицо было такое розовое и имело такой свежий вид, глаза светились таким почти юношеским блеском, что я положительно затруднился бы, не зная его лет, определить: старик передо мной или юноша с напудренной головой.
Он стоял у окна опечаленный, но не настолько, как можно было ожидать, судя по словам матери о его любви к бедной Полине.
Он вежливо поклонился и вопросительно на меня взглянул.
— Она умерла, — ответил я на его немой вопрос.
Внезапная судорога исказила его лицо, которое приняло старческое выражение.
Не сказав ни слова, он схватил шляпу и стремительно бросился к дверям, точно спасаясь от какой-нибудь опасности и как бы объятый страхом.
Я подумал, что бегство друга в такой тяжелый момент увеличит отчаянье матери и хотел было отправиться к ней, как вдруг услышал стук в дверь.
«Это, верно, вернулся Винсент», — подумал я.
Но оказалось, что это были две соседки, пришедшие узнать о Полине.
Когда они узнали о ее смерти, то покачали головами.
— Так и должно было кончиться, — сказала одна.
— Что вы хотели этим сказать? — поспешно спросил я.
Женщина собиралась ответить, когда мать Полины, услышав знакомые голоса, вышла из спальни и бросилась к ним, рыдая.
Моя роль была окончена. Я поклонился и вышел, испытывая чувство невыразимого облегчения.
Я медленно спускался с лестницы, подавленный тоской.
Мне казалось, что позади я оставлял какую-то тайну.
Когда я проходил мимо комнаты привратника, он меня остановил.
— Ну что, господин доктор? — начал он.
— Меня позвали слишком поздно, — поспешил я ответить.
Привратник удивленно посмотрел на меня, точно не понимая моих слов. Я вкратце объяснил ему, в чем дело.
Он испустил энергичное проклятие и, показывая кулак какому-то отсутствующему врагу, проворчал:
— А, разбойник!.. Если бы вы знали только, сударь, какая это была здоровая девочка. Просто богатырь.
— Сколько времени она хворала?
— Шесть месяцев, сударь, ровно шесть месяцев!
— Кого это вы назвали сейчас… разбойником?
— Да его, этого старикашку, который имел только кожу на своих костях и пришел кормиться у матери в ущерб дочери. О, он попользовался!
— Как, вы предполагаете, что она умерла от голода? — вскричал я.
— А от чего же другого тогда?
— Полно болтать, иди и не суй нос в чужие дела, — послышался голос жены привратника, — это дело врача — знать правду.
— В сущности, это верно, — произнес привратник и круто оборвал разговор.
Я вернулся домой взволнованный, почти рассерженный. В первый раз обратились к моей «науке» — и смерть преградила мне путь.
«Ты не пойдешь дальше!» — слышался мне ее зловещий голос, и эти слова величайшей безнадежности меня терзали. Мне необходимо было собраться с мыслями, сгруппировать и тщательно проанализировать факты и попытаться объяснить смущавшие меня сомнения.
Прежде всего, я стал искать в медицинской литературе описания аналогичного случая; перерыл все свои книги и ничего в них не нашел такого, что могло бы хоть отчасти меня удовлетворить. Симптомы болезни Полины никак не согласовались с состоянием ее внутренних органон, и по мере того, как я в этом убеждался, смущение овладевало мною все сильнее.
Можно ли было верить словам привратника о дурном содержании ребенка?
Но они вполне опровергались физическим развитием Полины и искренним горем ее матери, доказывавшем ее любовь.
Но почему же две кумушки, казалось, так хорошо понимали то, что для меня оставалось необъяснимым? Почему привратник как бы обвинял странную личность, известную мне под именем господина Винсента, который произвел на меня тяжелое впечатление и которого я не имел права подозревать? И на чем бы я мог основать свои подозрения? Как ни ужасны были некоторые предположения, я нарочно останавливался на них и, снова группируя свои наблюдения, приходил к заключению, что эти догадки не имели никакого разумного основания.
