Так думала она последние месяцы. Но вчера, увидев его в дальнем углу двора сидящим на бревнышках с опущенной головой и большими, безвольными руками на черных кудрях, она метнулась к крыльцу, села на ступеньку и в один миг, страшный и непостижимый, решилась…
Через много лет ее дочь Сержена рассказывала мне:
— Я слышала от бабушки Пелагеи Манзыровны, как разошлись папа с мамой. «Зашли за сарай, — вспоминала она, — тихо-мирно поговорили. Мама вышла и сказала: “Я отпускаю Валентина. Там ему будет лучше”».
А тогда, в Куйте, Тася не сказала Валентину ни «нет», ни «да». «Нет» — она не могла сказать потому, что все время думала о нем. Вспоминала, как он улыбчиво смотрел на нее, выделяя среди других, как непривычно застенчиво произносил слова, обращенные к ней, как бережно касался руки… Но и «да» она не хотела говорить с той безоглядной решимостью, с которой бросаются в омут. Она понимала, сколько невинных душ пострадает от ее опрометчивого шага. В те минуты ей хотелось домой — к родителям, которые могли дать ей совет, к сестрам, всегда участливым к ее жизни. И она сказала:
— Я съезжу в Иркутск.
Копыловы жили в центре города, в деревянном доме около кафедрального собора Казанской Божьей Матери. Окна выходили на главную площадь — Тихвинскую. В годы детства Таси здесь всегда было людно. Иногородние приходили сюда полюбоваться величественными Московскими воротами, сооруженными в 1813 году в честь десятилетия восшествия на престол Александра I, нарядными храмами, украшавшими набережную Ангары и словно бы освещавшими блеском золотых куполов саму площадь. Кроме собора на площадь и сад, примыкавший к ней, смотрели фасадные окна Тихвинской и Богоявленской церквей, пирамидальной лютеранской обители. Крестьяне пригородных сел подъезжали к площади, к той ее стороне, что приютила Торговые ряды, на подводах, груженных мясом, картошкой, овощами. Мужики с байкальского побережья везли сюда от ангарской пристани бочки со знаменитым омулем. А горожан, кроме храмов и рынка, привлекал еще и роскошный сад, густой, ухоженный, с бесчисленными цветочными клумбами, разбитыми божьими слугами.
Теперь на площади и вокруг нее уличная толпа поредела. Торговые ряды перенесли на другую, дальнюю улицу. Церкви не обезлюдели, но прихожан стало заметно меньше, да и входили они на храмовые крылечки как-то боязливо, озираясь, словно невидимые враждебные взгляды кололи их спины и затылки. Лишь городская управа, выходившая фасадом на площадь и превратившаяся в исполком Совета рабочих и крестьянских депутатов, приобрела какую-то бойкую обжитость: к подъезду то и дело подкатывали рессорные брички, двери хлопали, впуская и выпуская людей, под вымытыми окнами собирались служащие районных организаций, просители, зеваки.
Мать Таси, еще недавно домашняя учительница, невысокая, хрупкая, всегда смотревшая на своих детей так, будто омывает их голубоватым светом глаз, и отец, крепкий, основательный, привыкший держать руки на столе, словно на теплой обложке священной книги, выслушали дочь. Потерявшие сына, лишенные привычной работы, они теперь ясно сознавали, что и дочери, может быть, открывается судьба нелегкая, не сулящая безоблачного счастья. В конце разговора смогли дать только один совет: «Решай сама».
Она ответила Валентину «да».
Он понимал, что не должен начинать свою новую семейную жизнь в родном районе. Учитель на виду не только у своих коллег. Он поставлен на некое возвышение и виден со всех сторон своим ученикам, их родителям, всем добрым и недобрым людям, которые вправе судить его своевольно и строго. Валентин Никитич страшился толков, пересудов, сплетен, поэтому отправился в Верхнеудинск[4], в Наркомпрос республики[5], и попросил перевести его в Бурятию. Там он и Анастасия Прокопьевна получили новое место работы: Томчинская неполная средняя школа Селенгинского района.
Вампиловы прожили в Бурятии семь лет: два года учительствовали в Томче, один — в большом старообрядческом селе Мухоршибирь, центре района, и четыре — на железнодорожной станции Загустай, недалеко от реки Селенги. Здесь, в Бурятии, родились их сын Михаил, близнецы Галина и Владимир.
