Многим мог бы помочь и мой отец, генерал королевской лейб-гвардии, но я слишком ненавидела его, чтобы обращаться за помощью.
Было 2 июля 1788 года, день святого Ювеналия.
Газеты писали о том, что в королевстве совсем нет денег и духовенство на три четверти уменьшило субсидии, которые потребовал король. Финансовым и парламентским кризисом была охвачена вся Франция – Дижон и Тулуза, Беарн и Дофинэ, Гренобль и Бретань. В Гренобле 7 июня произошли даже стычки горожан с войсками, которые хулиганы забрасывали черепицей.
19 июня армия закрыла дворец парламента в По, депутаты подняли крик о нарушении старых договорных прав страны, а крестьяне осадили интенданта в его доме и силой вернули членов парламента во дворец. Армия бежала, бросала оружие… Я представляла, какая сейчас, наверно, суматоха в Париже. Изабелла де Шатенуа, понимая, что даже теми, кто на время оказался в опале, не стоит пренебрегать, вела со мной переписку и сообщала, что идиллические стилизованно-сельские празднества в Малом Трианоне прекращены и игрушечная ферма упразднена: слишком большими оказались расходы. В версальских кругах нынче считается модным одеваться подчеркнуто скромно, дамы носят простые муслиновые платья, а из украшений пользуется популярностью только неброский жемчуг, нарочито сделанный под украшения парижских гризеток.
Я подозревала, что этот каприз моды не продержится долго, но мне все равно хотелось быть в Париже и наблюдать все это своими глазами.
В замке Жу мы обедали обычно в четыре часа пополудни, когда Эмманюэль возвращался со службы. Столовая форта была отделана под серебро, и я выписала из Севра множество серебристо-фаянсовой посуды – чтобы все было под цвет.
Обеденный стол был длинный, рассчитанный на добрый десяток гостей, но обедали мы обычно только вдвоем: Эмманюэль усаживался во главе стола, как главный в доме д'Энен, хотя в этом я сильно сомневалась, а я – на противоположном конце, в двух туазах[17] от мужа.
В этот день во время обеда царило угрюмое молчание. Эмманюэль, как я с удивлением заметила, старался не встречаться со мной взглядом и не произносил ни слова.
– Вы не находите, сударь, что суп из раков уже порядком надоел? – спросила я, стараясь завязать разговор.
Он посмотрел на меня странно-подозрительно, и это меня удивило.
– Д-да, мадам, – отвечал он, слегка вздрогнув.
– Если хотите, я прикажу Купри приготовить что-то другое. Хотя, надо сказать, в этой глуши трудно рассчитывать на разнообразие.
– Сделайте милость, мадам, прикажите!
– Я впервые вижу вас таким, Эмманюэль. И тем не менее я говорю с вами вполне серьезно.
– Хотелось бы верить в это.
– Что вы сказали?
– Только то, что вы слышали, мадам.
– Я не понимаю вашего тона!
– Вот оно что! А я не понимаю вашего поведения, мадам.
– Что-о?.
Боже, этот молокосос еще будет упрекать меня за мое поведение! За то, что я похоронила себя в этой дыре и целыми днями сижу за рукоделием, не зная ни развлечений, ни красивых поклонников и видя возле себя только эту кислую мину!
– Вы свободны, – сказала я поспешно, обращаясь к служанке, – оставьте нас!
Служанка сделала реверанс и поспешно выпорхнула из столовой.
Я приложила руки к вискам, несколько раз глубоко вздохнула, настраиваясь на ссору, и резко повернулась к мужу.
– Ну, сударь, что значат ваши слова? Я желаю слышать от вас объяснения, понимаете? Едва-едва прошло два месяца с тех пор, как мы обвенчаны, а вы уже заявляете, что недовольны моим поведением! Интересно! Чрезвычайно интересно! Чем же я так не угодила вам?
Он с шумом поднялся из-за стола. Загремел стул, громко звякнула ложка о тарелку.
– Осторожнее! – воскликнула я насмешливо. – Перебьете посуду, и кто знает, достанем ли мы новую.
Я надеялась, как говорится, взять его на испуг, ошеломить негодованием и возмущением, но на этот раз, кажется, на него ничто не действовало.
– Говорите же, сударь, не отворачивайтесь к окну!
– Зачем в-вы нынче спускались в курьерскую? – проговорил он дрожащим голосом. – Почему были там так долго?
Я едва не задохнулась от возмущения. Можно было ожидать упрека в чем угодно, только не в этом!
