– Благодарю вас, принц, за добрые пожелания, – сказала я холодно, не делая ни шагу к протянутой руке графа. – Ваше присутствие на свадьбе сделает меня несказанно счастливой.
Он ждал напрасно. Произнеся эти слова, я сделала не слишком глубокий реверанс и, повернувшись к принцу спиной, вышла в галерею.
– Какая вы гордячка! – прошептала мне на ухо Диана де Полиньяк. – Это очень нехорошо – поступать таким образом, да еще на глазах у стольких придворных. С принцем нужно искать мира…
– Мира! – Я разозлилась. – Но не такой же ценой! Оставаться в салоне принцессы мне не хотелось, и я искала причину, чтобы вообще уйти. Придворные, всего несколько минут назад льнувшие ко мне, полагая, что я возобновлю свой прежний статус при графе д'Артуа, теперь куда-то исчезли. Я сознавала, что стала виновницей скандала. Сколько будет сплетен и пересудов…
– Мадемуазель, – надменно произнес барон де Кастельно, мелкая сошка, на которого я раньше не обращала никакого внимания. Он был вроде лакея при принце крови. – Вы вели себя непозволительно дерзко.
– Это все, до чего вы додумались?
– Нет, мадемуазель. Его высочество запрещает вам возвращаться в покои его супруги.
– Прекрасно! – сказала я яростно, считая ниже своего достоинства подолгу разговаривать с этим ничтожеством.
Спустившись по лестнице к карете, я встретила пажа, передавшего мне записку. В ней было всего пять слов: «Это вам так не пройдет!»
– Ах, как страшно! – проговорила я. – Просто мороз по коже. Мы еще посмотрим, кто кому сумеет досадить…
Я пожала плечами и, скомкав бумажку, бросила ее в кусты. Гнев принца казался мне таким смешным и далеким.
– Куда приказано меня отвезти, Жак? – спросила я, обращаясь к кучеру. – На Вандомскую площадь?
– Да, мадемуазель. – Жак довольно кивал головой. – На Вандомскую площадь… Говорят, до свадьбы вы будете жить там. А уж после венчания переберетесь на площадь Карусель. Там для вас и вашего мужа новый особняк построили.
– Ты видел его, Жак?
– Кого? Вашего мужа?
– К черту мужа! Я имею в виду особняк.
– Еще бы, мадемуазель. Нынче на рассвете возил туда письмо принца. Такого особняка ни у одной дамы в Париже нету.
Через три часа мы были в Париже. Проезжая мимо Пале-Рояль, карета внезапно остановилась, и я услышала громкие крики, брань и женский визг. Огромная толпа, вышедшая из рабочего предместья Сент-Антуан и перебравшаяся на правый берег Сены, теснила ряды гвардейцев. Маркиз де Лафайет метался из одного конца в другой, нещадно пронзая бока лошади шпорами.
– Что здесь происходит? – спросила я, осторожно приподнимая занавеску, и тут же в испуге отшатнулась: камень, брошенный кем-то из толпы, едва не попал мне прямо в лицо.
Сборище вопило, орало, стонало, страшными голосами требовало чего-то, потрясало поднятыми вверх кулаками.
Стекло из разбитой рамы посыпалось мне на платье, и когда я стала стряхивать его, то оцарапала руку до крови.
– Эй, мадемуазель, с вами там ничего не случилось? – крикнул мне Жак.
– Все в порядке! Но что же нам делать? – отвечала я, стараясь перекричать гул толпы.
– Не знаю, мадемуазель! Здесь нам, видно, не проехать!
– Жак! Постарайся подозвать сюда генерала Лафайета, он нам непременно поможет!
Генерал Лафайет подъехал, гарцуя на арабском жеребце, и сокрушенно развел руками.
– Прошу прощения, мадемуазель! В Париже тридцать пять тысяч одних безработных, не считая голодных и раздетых!
– Отчего же вы не примете меры?
– Какие, мадемуазель?
– Ну, пообещайте им что-нибудь! Пообещайте им работу, еду, одежду, наконец…
– А кто выполнит эти обещания, мадемуазель?
– О народных волнениях надо непременно известить короля, сударь! Я уверена, его величество обо всем позаботится.
– У короля нет денег, мадемуазель. Он уже столько обещал, что ему не верят. А эти люди – они уже хотят расправы.
– Так случилось потому, что королю ничего не известно. Его величество очень добр. Если бы он знал, что эти люди доведены до отчаяния…
– То послал бы для усмирения черни Гогела или вашего отца, которые не церемонились бы, как я, а применили бы картечь, а не уговоры.
– Что за чушь! Король никогда не проливал крови.
